Читальный зал

«Культура сама себя защищает»

«Континент»:
1. Нам представляется, что современное человечество переживает ныне не просто некий системный кризис, но вплотную подошло к ощутимой гуманитарной катастрофе. Нарастает грандиозное агрессивное взаимонепонимание представителей различных культурно-цивилизационных формаций... Речь идет о принципиальном обмелении духовной и душевной жизни, роковом падении авторитета книги – и на этом фоне процветании суррогатов, подделок всех уровней, имитаций и еще раз имитаций…
Разделяете ли вы нашу тревогу, в чем вы видите главные угрозы человечеству, находите ли место для надежды, есть ли у вас, с вашей биографией, основания полагать, что лекарства от расчеловечивания могут быть определены и предложены?
2. В эпоху всесилия массовой квазикультуры и торжества релятивистских настроений в так называемых элитных культурных сообществах находится ли место серьезной литературе с ее психологизмом, совестными интенциями, трагедийностью?.. Могут ли выжить литература и философия?.. Вполне серьезные люди рассуждают о том, что литература исчерпала себя, сказала все, что могла и хотела сказать, и повторять за великими бессмысленно...
3. В современной России впервые за 200 лет национальная литература не участвует ни в «воспитании народном», ни хотя бы в воспитании элиты общества. Напротив, эта самая элита не любит серьезной, обязывающей литературы, не заинтересована в ней кровно. К чему это приведет? Вам известно, в каком прискорбном положении находятся ныне писатели, насколько они деморализованы и маргинализованы, особенно в провинции, из которой и вышли почти все светочи литературы XIX–XX веков. Должно ли государство помогать ей – или мы это уже проходили? А если все-таки должно, то как? Или «образуется само собой»?
Григорий Померанц:
1. Вашу тревогу я полностью разделяю. Человечество впервые может само себя погубить. Какой-нибудь идиот с огромными средствами разрушения всегда найдется. Можно, впрочем, надеяться, что островки жизни и культуры уцелеют и потрясенные люди, как после потопа, сделают несколько шагов к лучшему. Или, при другом сценарии, вырождение христианской цивилизации отдаст гегемонию Китаю, и из сложившегося тупика китайцы будут вылезать на свой китайский манер, за который я не ручаюсь.
Мне кажется, очень важно понять, что все отдельные принципы, как они ни заманчивы (свобода, справедливость и т. п.), становятся разрушительными, когда перестают быть касательными к незримому кругу гармонии. Сталкиваясь друг с другом, они сплетаются в венок культуры. Вырвавшись из него и устремившись в дурную бесконечность, по логически безупречной колее, подобной теории Раскольникова, они кончаются бессмысленными убийствами. В романе Достоевского дело ограничилось двумя жертвами, Бакунин требовал трех миллионов голов, Ленин практически это осуществил, но сортиров из золота не построил. И тогда из крови, пролитой мучениками и фанатиками идеи, выросли драконы, упивающиеся самим запахом человеческих мучений; они хорошо описаны Даниилом Андреевым. Все эти «уицраоры» пользуются отдельными идеями как дубинками, из этого вытекает общая задача защитников культуры: отстаивать первенство духовной цельности против каких бы то ни было абстракций. Вспомним слова, которые цитирует Шмеман (Александр Шмеман (1921–1983) – известный богослов, протопресвитер Православной церкви в США):. «Принципы – это то, чем люди заменили Бога», писал какой-то англичанин. Принципы должны быть поставлены на место. Надежда на это не умирает во мне».
2. Единой читательской аудитории никогда не было, так же как нет единой публики концертов, художественных выставок, кинотеатров. И сегодня Достоевский одних влечет, других пугает. Оглядываясь назад, я вижу, что меня захватывали книги, написанные в пору великих кризисов, когда «порвалась цепь времен» (Гамлет) и творческое меньшинство пыталось как-то найти, где выход из кризиса. Но если оружие слишком сильно бряцает, то музы молчат. Есть ли сегодня условия для глубоких книг?
Хотя бы в жанре дневника? Есть дневники Пришвина, Шмемана… Есть ли условия для великих стихов, для современных псалмов, подобных псалмам Давида и хокку Басе? Есть – по-моему, «Сонеты к Орфею» и «Дуинские элегии» Рильке не ниже Давида.
3. Элита – это не министры и не олигархи. Пушкин называл высшее общество светской чернью. Элитой был сам Пушкин. И в конце концов влияние Пушкина оказалось сильнее, чем влияние графа Уварова с его «православием, самодержавием и народностью». Сегодня правят не отдельные лица, а дух наживы. Есть признаки, что этот дух слабеет, что сыновья олигархов, окончившие Оксфорд или Сорбонну, начинают искать чего-то поглубже. Культура сама себя защищает, заражая людей, вдохновляя защитников. Увлечь, разъяснить может учитель. А заставить читать то, что пугает, – безнадежное дело. Те, кому нужен Достоевский, найдут его, как я нашел Достоевского в эпоху Большого террора.
Григорий Соломонович Померанц
Родился в 1918 году в Вильно. Окончил ИФЛИ. Участник Великой Отечественной войны. В 1946-м исключен из ВКП(б) за «антипартийные заявления». В 1949-м арестован по обвинению в антисоветской деятельности, осужден; освобожден (1953) и реабилитирован (1958). Автор книг «Неопубликованное» (Мюнхен, 1972), «Сны Земли» (Париж, 1985), «Открытость бездне. Встречи с Достоевским» (М.,1990), «Собирание себя» (М., 1993), «Выход из транса» (М., 1995), «Опыты философии и культурологии» (М., 1995), «Страстная односторонность и бесстрастие духа» (М.–СПб, 1998), «Записки гадкого утенка» (М., 2003) и др.; вместе с З. Миркиной – «Огонь и пепел» (М., 1993)

newtimes.ru