Читальный зал

Ты, уехав, так и не уехал, я, оставшись, так и не остался…

Наум Вайман, Матвей Рувин. Шатры страха. М.: Аграф, 2011.
Книга Наума Ваймана и Матвея Рувина «Шатры страха» – живой разговор в форме переписки «из двух углов»: один из корреспондентов живет в Тель-Авиве, другой в Москве. Книга заявлена как «разговор о Мандельштаме», но разговор идет более широкий. Мне кажется, что главная интенция книги, направленность сердца обоих участников диалога – это проблема национальной идентификации. И речь идет как о еврейской, так и о русской национальной идентификации. Тема самая что ни на есть животрепещущая, как в социально-политическом, так и в экзистенциальном плане. Кризис идентификации угрожает существованию как отдельного человека, так и целого народа.
Скажем, в истории русского народа можно отметить три тяжелых кризиса идентификации: христианизация при Владимире (как писал Пушкин в «Очерке истории Украины», «Владимир принял крещение. Его подданные с тупым равнодушием усвоили веру, избранную их вождем»), «онемечивание» при Петре Великом и интернационализация при Ленине, когда была отброшена национальная религия и весь устоявшийся уклад национальной жизни. Я бы сказал, что Россию трижды ломали об колено. Причем свои же правители. Все это заставляет задуматься: а существует ли сегодня вообще такая штука, как русская национальная идентификация, и в чем она состоит? Что такое вообще «русская культура», «русская идея», если хотите? Еще Чаадаев задался этим вопросом и, кстати, ответил на него отрицательно: «… мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. <...> Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя». Культура наша – «всецело заимствованная и подражательная». «Внутреннего развития, естественного прогресса у нас нет». Мы существуем только для того, чтобы «преподать великий урок миру». Ну и так далее. Кстати, в книге много о Чаадаеве – для Мандельштама это ключевая фигура.
Евреям в этом смысле повезло, может быть, больше, они пережили только один кризис идентификации, но зато он оказался смертельно опасным. Начался он с эпохи Просвещения и длится до сих пор. Просвещение было антиклерикальной революцией, войной рационализма с религией, ну а за компанию и жид удавился: евреи тоже стали рвать с религией, и перед ними тут же возник вопрос «принадлежности»: кто мы такие? Поскольку, при отсутствии религиозной общности, убедительного ответа на этот вопрос не было, многие еврейские «интеллектуалы» и «деятели культуры» неизбежно пришли к идее ассимиляции, к идее национальной самоликвидации. Эта тенденция стала идейной базой и многих выдающихся представителей русской культуры, достаточно назвать Мандельштама и Пастернака, творческая и жизненная судьба которых тесно связана с идеей национального самоубийства, и этому посвящены многие страницы предлагаемой книги (включая малоизвестную информацию о «связях с сионистами» Леонида Осиповича Пастернака, отца поэта).
Лишь один, но могучий фактор воспрепятствовал самоликвидации еврейского народа и в конечном итоге предотвратил ее – это фактор антисемитизма, который проще и правильней называть ненавистью к евреям. Авторы разбирают и эту многогранную проблему, отмечая в качестве одной из главных ее причин религиозное противоборство иудаизма и христианства. Так что антисемитизм оказывается спасителем еврейства. Что только евреи не делали и не делают, чтобы, что называется, «перекраситься», ассимилироваться, исчезнуть: и принимали религию «коренной нации», и служили Родине верой и правдой, и всем тиранам лизали шпоры, и Гитлеру готовы были лизать (смотри книгу Б.М. Рига «Еврейские солдаты Гитлера»), а их все равно отвергали и вытесняли из жизни, отвергали из-за их чужеродности.
И дело здесь не только в «расизме», который якобы лечится «воспитанием». По мнению авторов, все гораздо глубже. Проблемы истории народов, национальной идентификации, антисемитизма, а также эстетические, литературоведческие и специфические проблемы «мандельштамоведения» рассматриваются в книге на базе довольно оригинальной, на мой взгляд, философии искусства, которую я условно назвал бы «родовой». Попробую изложить ее тезисно, в меру моего понимания.
Дело в том, что этот мир создан по родам, как сказано в Библии, в первой главе «Бытие»: «И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. <…> И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их».
И человек такое же родовое животное, как и все другие животные, как все живое на земле.
Но человек, в силу антропологических изменений, вообразил себя индивидуумом, имеющим самостоятельную ценность. Он стал зерном, не желающим ложиться в землю, он, можно сказать, взбесился, обезумел. Он взбунтовался против принципа творения, который гласит: индивидуум – это форма жизни рода.
Наказанием за это безумство стал метафизический страх, глубокое и весьма болезненное чувство бессмысленности существования. И лекарством против этого чувства стало истерическое требование вечной жизни. Это истерическое требование (Набоков устами героя романа «Отчаяние» назвал Христа «нежным истериком») порождает религиозные верования, связанные с потусторонним миром. Можно сказать, что человек, охваченный метафизическим страхом исчезновения, не в состоянии выжить без религиозной подпорки.
Однако есть еще одно целебное средство, своего рода лечебная медитация, задачей которой является возвращение чувства принадлежности к роду, можно назвать это освобождающее, очищающее, воистину катарсическое чувство «снятием индивидуации». А роль медитации выполняет акт восприятия искусства, то есть в основе искусства лежит обряд снятия индивидуации через жертвоприношение и искусство является не чем иным, как одной из сотериологических практик, практик спасения (наряду с религиозными).
Вся эта тематика, историческая, философская, эстетическая, рассматривается на фоне судьбы и творчества Осипа Мандельштама.
Большая часть книги с точки зрения объема – литературоведческая, то есть разбор конкретных текстов, их сравнение, классификации по жанрам, циклам, месту в общем литературном контексте эпохи Серебряного века и всей русской литературы. Смею утверждать, что и по части литературоведения в книге есть серьезные достижения, как в методологии рассмотрения мандельштамовских текстов, так и в их интерпретации.
Вообще-то, интерпретация – дело серьезное. Если считать, что мир дан нам в ощущениях и актах сознания, то можно сказать, что весь мир – интерпретация и борьба интерпретаций. Вот сумели, например, Маркс и его последователи овладеть сознанием людей своей интерпретацией всемирно-исторического процесса, и в результате пролилось море крови…
В книге реинтерпретированы многие мандельштамовские тексты и по ходу дела подвергнуты уничтожающей критике методология и конкретные толкования стихов многих столпов мандельштамоведения, особенно принадлежащих к так называемому интертекстуалистскому направлению, таких как Тарановский, Омри Ронен, Г. Амелин и В. Мордерер и другие.
И, наконец, в книге есть еще одна, и очень существенная, линия: судьба и характер (кто сказал «характер – это судьба»?) участников диалога, по сути – двух отщепенцев. Как говорит один из авторов, «ты, уехав, так и не уехал, я, оставшись, так и не остался». В письмах много эмоциональных столкновений на грани ссоры, не только мнений, но и позиций (как говорил Розанов о Мережковском: «Вы не слушайте, что он говорит, а посмотрите, где он стоит»), много откликов на актуальные политические и культурные события, как в России, так и в Израиле (причем корреспонденты обнаруживают незаурядный общественный темперамент), и в этом узле жизни все оказывается связанным: события, люди, идеи, исторические эпохи. Эта линия придает книге художественный характер, делает ее рассказом о «разных судьбах». Ведь рассуждения-то – от жизни, судьба диктует мировоззрение…
Геннадий Римин

chaskor.ru