Читальный зал

В годы войны (1941–1945). Часть вторая

Пропагандистская мобилизация еврейской общественности

Логично предположить, что, стремясь свести к минимуму публичную информацию об антиеврейских преступлениях гитлеровцев, советская пропаганда должна была в то же самое время каким-то образом воспрепятствовать попыткам геббельсовского ведомства разжечь вражду между народами СССР, в том числе и посредством подстрекательской демагогии о «гнете болыневистско-жидовской клики», «единстве коминтерновского еврейства и международной сионистской плутократии» и т. п. Однако сталинский режим, сам не свободный от элементов антисемитизма, не был способен эффективно противодействовать нацистской людоедской юдофобии, что было возможно только при использовании советской контрпропагандой всей страшной правды о Холокосте. Но советский правящий слой, подозревая собственный народ в том, что такая правда вызовет в нем не сочувствие к евреям и не ненависть к их убийцам, а лишь выгодное врагу злорадство (оно, конечно, было разлито в обществе, но отнюдь не доминировало в нем; причем бытовой антисемитизм частично провоцировало и то, что власти скрывали Холокост, выказывая тем самым пренебрежение к евреям), был не способен на это. Так что арсенал советской контрпропаганды был весьма ограничен и потому мало действенен. В ход шли либо рассчитанные на узкий круг «высо-колобой» интеллигенции почти академические материалы наподобие изданной в 1941 г. книги австрийского коммуниста-коминтерновца Эрнста Фишера «Фашистская расовая теория»[23] или опубликованной в 1942-м в «Большевике» статьи Е. Ярославского «Ф. М. Достоевский против немцев»[24], либо незамысловатые агитки в лозунговом стиле «для широко потребления», выходившие главным образом из-под пера И. Эренбурга[25].
Конечно, и такого рода материалы давали определенный позитивный эффект, однако они могли лишь смягчить, но никак не устранить тот негативный пропагандистский «дефицит», который возник из-за официальной установки на дозирование сведений о жертвах и героизме евреев. Впрочем, подобному «урезанию» подлежала информация, предназначавшаяся только для «внутреннего потребления», но не для Запада. Причем, такая внешняя пропагандистская открытость СССР не была уступкой, да и благородным жестом тоже. Не скрывая от союзников правду о трагедии, которую переживало советское еврейство, советское руководство преследовало сугубо прагматические цели: во-первых, политическую – по возможности нейтрализовать происки весьма влиятельных в США (особенно в 1939–1941 гг.) консервативно-изоляционистских сил, пытавшихся представить информацию о Холокосте в Европе и России как фальсификацию, исходящую от самих евреев и либералов, стремящихся втянуть Америку в мировую войну, и, во-вторых, утилитарную, сводившуюся к стимулированию западной военно-технической и материальной поддержки, причем, прежде всего из США, самой мощной страны-спонсора, где к тому же большим политическим влияние пользовалась многочисленная, экономически крепкая еврейская община. И поскольку реализация этих задач напрямую зависела от эффективности воздействия советской пропаганды на западное общественное мнение в целом и на еврейский его сегмент в особенности, в Кремле понимали, что без привлечения авторитетных деятелей советской еврейской культуры тут не обойтись.
Поэтому почти сразу после начала войны вновь назначенный начальником СИБ секретарь ЦК ВКП(б) Щербаков поручил своему заместителю Лозовскому (курировал внешнепропагандистскую деятельность СИБ) привлечь к сотрудничеству национальную еврейскую интеллигенцию. Уже в июле 1941 г. тот встретился с еврейскими литераторами Маркишем, Нусиновым, Квитко и Шахно Эпштейном и предложил им начать сбор информации о трагической участи евреев на оккупированных территориях с последующей литературной обработкой этих материалов и отправкой на Запад. Выполняя это указание, Квитко и Нусинов направились в поездку в места эвакуации евреев из западных областей страны, чтобы на месте их опросить.
В дальнейшем именно вокруг СИБ и его «вдохновителя» (выражение Эренбурга) Лозовского и концентрировалась общественно-культурная активность советского еврейства. Не случайно евреи станут уважительно величать Лозовского «габэ» (староста еврейской общины). По-своему оценили его и специалисты из геббельсовского ведомства, которые, прибегая к вульгарной антисемитской демагогии, пытались дискредитировать этого руководителя советской пропаганды.
Покровительство Лозовского, считавшегося своим в коридорах кремлевской власти, придавало интеллектуальной еврейской элите чувство уверенности в себе и своих возможностях. Именно через него в первые месяцы войны еврейские литераторы стали настойчиво добиваться разрешения на возобновление издания в Москве центральной еврейской газеты, которая, по их мнению, должна была сыграть «большую роль в организации еврейских масс на защиту нашей родины». Несмотря на то, что ЦК поддержал эту идею, начавшаяся массовая эвакуация из столицы помешала ее реализации. Тот же ЦК встал тогда на сторону еврейских писателей и в их конфликте с ОГИЗом, намеревавшимся по причинам военного времени закрыть «Дер эмес» – единственное еврейское издательство в стране[26].
Первым крупным пропагандистским мероприятием в рамках нового «еврейского проекта» Кремля стал радиомитинг «представителей еврейского народа», транслировавшийся 24 августа на США и другие союзные страны. Конечно, Михоэлс, Маркиш, Эренбург, Маршак, Эйзенштейн и другие участники этой акции менее всего задумывались об ее глубинной политической подоплеке. И пусть тексты их выступлений были предварительно тщательно отредактированы в ЦК, им, исполненным патриотических чувств, это не помешало искренне заклеймить варварские преступления гитлеровцев[27].
Пропагандистский эффект от митинга на Западе превзошел самые оптимистические ожидания Москвы. В ответ на прозвучавшее из советской столицы «Обращение к мировому еврейству» в странах-союзницах стихийно возникли многочисленные общественные еврейские организации по сбору средств для нужд Красной армии: в США, где проживало свыше 5 млн. евреев, – Американский комитет еврейских писателей, артистов и ученых (The American Committee of Jewish Writers, Artists and Scientists) во главе с А. Эйнштейном и классиком еврейской литературы Ш. Ашем, а также Еврейский совет помощи России в войне (The Jewish Council for Russian War Relief) во главе с адвокатом Л. Левиным; в Англии с ее 400-тысячным еврейским населением - Еврейский фонд для Советской России (The Jewish Fund for Soviet Russia) во главе с лордом Натаном; в Мексике - Еврейская лига помощи Советскому Союзу (The Jewish League for the Soviet Union). Аналогичные благотворительные структуры возникли также в Южной Африке, Австралии, Палестине, странах Южной Америки. За годы войны евреи во всем мире передали Советскому Союзу около 45 млн. долларов[28].
Развивая жизненно необходимое в годы войны сотрудничество с западными демократиями, Кремль вынужден был налаживать отношения и с лидерами мирового сионизма. Вскоре после вторжения нацистов в СССР советские послы в Англии и США И. М. Майский и К. А. Уманский встретились с X. Вейцманом, Д. Бен-Гурионом и другими видными деятелями этого международного национального движения. Дальнейшая связь с сионистами поддерживалась на первых порах через советское посольство в Турции, а с весны 1944 г. - через посольство в Египте. Руководство Всемирной сионистской организации (ВСО) пошло на эти контакты не только потому, что ободренное вступлением СССР в военный союз с западными демократиями предвосхищало послевоенное его превращение в великую мировую державу, способную сыграть существенную роль в решении палестинской проблемы, но и в надежде смягчить жесткую внутреннюю антисионистскую политику Кремля. Более того, очень скоро лидеры ВСО стали добиваться освобождения советскими властями репрессированных сионистов («узников Сиона»), а также подняли вопрос о выезде в Палестину советских евреев, имевших там близких родственников, и о массовой иммиграции туда польских евреев[29].
Принимая во внимание тот факт, что налаживание сотрудничества с мировым еврейством превратилось для лидеров страны в важную задачу и могло обернуться уже в ближайшем будущем крупными политическими дивидендами, свою лепту в развитие еврейского пропагандистского проекта решило внести и руководство НКВД, вступив тем самым в негласную конкуренцию с инициатором этого проекта – аппаратом ЦК, Нарком внутренних дел Л. П. Берия предложил создать международную еврейскую общественную организацию, чтобы для использовать ее во внешнеполитических интересах Кремля. Идея оказалась мертворожденной, но в результате возникло «дело Эрлиха-Альтера».
Речь идет о Генрике Эрлихе и Викторе Альтере, видных руководителях Бунда, биографии которых тесно связаны с историей старой России. Например, Эрлих, женатый на дочери еврейского историка С. М. Дубнова, после Февральской революции был избран в Петросовет. В межвоенный период оба были гражданами Польши. Спасаясь от гитлеровцев, осенью 1939 г. бежали в отошедшую к СССР восточную Польшу, где были взяты под стражу: Альтер - в Ковеле (27 сентября), а Эрлих – в Брест-Литовске (4 октября). Как важных политических пленников их доставили в Москву, где на Лубянке обвинили в принадлежности к буржуазно-националистическому подполью и связях с польской контрразведкой. В конце июля – начале августа 1941 г. Эрлиху и Альтеру вынесли было смертные приговоры. Однако 12 августа появился указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии арестованных польских граждан, но узников не освободили, а 27 августа им объявили о замене казни десятью годами тюремного заключения. Впрочем, одновременно власти стали намекать узникам на скорое освобождение, предложив, видимо, в лице Берии сотрудничать с НКВД в деле создания в СССР еврейской антинацистской общественной организации. Эрлих и Альтер приняли это предложение, и 13 сентября они были освобождены, превратившись в одночасье из бесправных заключенных в особо уважаемых иностранцев. «Курировал» Эрлиха и Альтера капитан НКВД В. А. Волковысский, который не только ранее вел следствие по их делу, но и, отвечая в своем ведомстве за «польское направление», являлся офицером связи с руководством формировавшейся на территории СССР польской армии генерала В. Андерса. Через несколько дней была организована встреча польских бундовцев с Михоэлсом, Маркишем и другими представителями советской еврейской общественности. В ходе этих консультаций было решено создать в СССР международный Еврейский антигитлеровский комитет, председателем которого должен стать Эрлих, вице-председателем Михоэлс, а ответственным секретарем Альтер. По совету Берии эти соображения они направили письмом Сталину и стали дожидаться ответа из Кремля. Будучи вскоре эвакуированными в Куйбышев, Эрлих и Альтер встречались с переехавшими туда западными диппредставителями, чтобы обсудить идею создания дочерних антифашистских комитетов в странах антигитлеровской коалиции, а американскому послу предложили сформировать в США Еврейский легион с последующей отправкой его на советско-германский фронт. Особенно тесные взаимоотношения сложились у Альтера и Эрлиха с послами Великобритании и Польши С. Криппсом и С. Котом. Последний, в частности, попросил их от имени своего лондонского правительства, возглавлявшегося генералом В. Сикорским, принять участие в розыске рассеянных по Сибири интернированных польских офицеров. Дело зашло так далеко, что польские бундовцы, будучи уже советскими гражданами, стали самостоятельно готовиться к выезду на Запад: Альтер намеревался отправиться в Лондон, чтобы представлять Бунд при польском эмигрантском правительстве, а Эрлих – в США. Однако этим планам не суждено было сбыться. Сталин очень скоро разочаровался в Эрлихе и Альтере, чьи контакты с западными дипломатами, очевидно, интерпретировал как сотрудничество с иностранными спецслужбами. К тому же ему наверняка донесли о высказываниях бундовцев, неосторожно похвалявшихся тем, что им удастся реформировать советскую систему, пробив, как они выражались, «первую брешь» в «советской практике отстранения социалистов от участия в любой общественной деятельности...». Недовольство и подозрения вождя предопределили дальнейшую судьбу Эрлиха и Альтера. 3 декабря их вновь арестовали, препроводив в куйбышевскую тюрьму НКВД и заключив там как особо важных узников в одиночные камеры, номера которых (№ 41 и № 42) стали использоваться вместо имен в качестве секретного кода[30].
5 декабря С. Коту была вручена подписанная заместителем наркома иностранных дел СССР А. Я. Вышинским официальная нота, в которой арестованные руководители Бунда обвинялись в том, что действовали как «германские агенты». А после того как 7 декабря США вступили в войну, а Красная армия осуществила удачное контрнаступление под Москвой, ободренное этим советское руководство решило не церемониться с польско-еврейскими узниками. Когда в середине 1942 г. Кот, покидая СССР, прощался с Вышинским, тот многозначительно заметил, что «Варшава обойдется без Эрлиха и Альтера».
Осознав свою обреченность, шестидесятилетний Эрлих, впав в отчаяние, повесился 14 мая на оконной решетке тюремной камеры. Эту смерть решено было держать в секрете, в том числе и от Альтера, который, неоднократно обращаясь к Сталину, настаивал на объяснении причин ареста. Это требование он подкреплял угрозами предпринять «отчаянные меры», а 10 июля попросил у тюремного фельдшера цианистый калий, о чем доложили Берии, который распорядился усилить наблюдение за узником и улучшить его содержание.
После эвакуации из СССР в августе 1942 г. армии Андерса (в нее вступило около 4 тыс. евреев) отношения советского руководства с польским лондонским правительством стали ухудшаться, чему способствовало и создание в январе 1943 г. просоветского Союза польских патриотов[31]. На этом политическом фоне «дело Эрлиха-Альтера» начало приобретать на Западе скандальный антисоветский привкус, особенно после того, как лидеры американского Бунда развернули шумную кампанию в печати, требуя освобождения своих польских товарищей. Чтобы лишить это дело актуальности, МИД СССР обнародовал сообщение о казни арестованных бундовцев[32], якобы совершенной более года тому назад. На самом деле, последняя точка в деле Эрлиха-Альтера была поставлена всего лишь за несколько дней до этого: по распоряжению из Москвы Альтер был расстрелян 17 февраля 1943 г. Докладывая об этом заместителю Берии В. Н. Меркулову, начальник куйбышевского УНКВД С. И. Огольцов сообщил: «Все документы и записи, относящиеся к арестованному № 41... изъяты. Вещи сожжены»[33].
Отказавшись от рискованного пропагандистского эксперимента с иностранцами, Сталин решил сделать ставку на полностью подконтрольную ему советскую еврейскую общественность. Тут-то и пригодился соответствующий вариант, давно подготовлявшийся Агитпропом. 15 декабря 1941 г. по предложению Щербакова на пост председателя проектировавшегося ЕАК была одобрена кандидатура хорошо известного за границей деятеля еврейской культуры Михоэлса (беспартийного), а в качестве его заместителя, ответственного секретаря ЕАК и недремлющего ока власти был выдвинут бывший бундовец и евсековец (член РКП с 1919 г.) Ш. Эпштейн, который, прожив долгие годы в США, выполнял там - под видом редактора легальной коммунистической газеты - разведывательные задания по линии Коминтерна.
В последующие месяцы развернулось организационное формирование ЕАК. 5 февраля Лозовский направил Щербакову предложения о принципах построения и функциях нового пропагандистского органа, который наряду с другими вновь созданными международными комитетами - всеславянским, женским, молодежным, советских ученых - должен был стать структурной частью СИБ. К апрелю-маю был определен персональный состав самого комитета и его руководящего коллегиального органа - президиума, в который наряду с Михоэлсом и Эпштейном вошли поэты И. С. Фефер, С. 3. Галкин, П. Д. Маркиш, физиолог академик Л. С. Штерн, врач Б. А. Шиме-лиович, писатели Д. Р. Бергельсон, Л. М. Квитко, другие видные представители еврейской творческой интеллигенции. Тогда же ЦК разрешил издание центральной газеты на идише «Эйникайт» («Единение»), которая вначале выходила раз в десять дней, через год – еженедельно, а с ноября 1944 г. - три раза в неделю. Силами ЕАК и редакции «Эйникайт» была создана разветвленная корреспондентская сеть, охватывавшая почти всю советскую территорию, привлечены к сотрудничеству пишущие на еврейские темы авторы. Это позволило быстро наладить регулярную отправку за границу пропагандистских материалов, которые, чтобы не получилось, по выражению Лозовского, «второго издания Коминтерна», решено было публиковать там не в коммунистической, а в леволиберальной прессе.
Перед ЕАК, который изначально рассматривался властями как потенциальный генератор еврейского национализма и потому был ориентирован исключительно на заграницу, прежде всего ставилась задача во взаимодействии с «прогрессивными» международными еврейскими организациями существенно повысить авторитет СССР в глазах мирового еврейства. Немаловажной для Кремля была и возможная перспектива использовать комитет в качестве «кода доступа» к богатствам Америки, немалой долей коих владела деловая элита еврейского происхождения. Идея эта казалась столь заманчивой, что, в конце концов, ее перевели на практические рельсы, благо, что в начале марта 1943 г. Лозовский получил из Нью-Йорка от Еврейского совета Фонда помощи России в войне телеграмму, в которой совет настаивал на приезде в США делегации ЕАК, способной собрать, как было сказано, «огромные суммы» для Красной армии. Обсудив это послание с Молотовым и Щербаковым, Лозовский определил с ними состав будущей делегации, в которую решено было включить Михоэлса и Фефера (последний как член партии назначался негласным руководителем). Затем через коминтерновские каналы вышли на руководителя Еврейской секции Международного рабочего ордена (Jewish Section of the International Workers Order) в США P. Зальцмана, который от имени Американского комитета еврейских писателей, артистов и ученых организовал Михоэлсу и Феферу официальные приглашения в США[34].
Эта поездка задумывалась как широковещательное пропагандистское турне по североамериканским городам. Всю организационную часть визита брал на себя левый американский журналист и общественный деятель Б. Ц. Гольдберг. Выходец из России (эмигрировал в 1907 г.), к тому же зять известного еврейского литературного классика Шолом-Алейхема, он, начиная с 1920-х гг., тесно сотрудничал с советскими властями и не только в делах, связанных с публикацией произведений своего прославленного родственника. По всей вероятности, его в пропагандистских целях использовали не только советские, но и американские спецслужбы. Позднее, когда МГБ понадобилось обосновать «преступную деятельность» руководителей ЕАК, оно инкриминировало им контакты с этим «двойником», объявив того американским шпионом.
Но это было потом, а в середине июня 1943 г. Гольдберг, слыл «лучшим другом» Советского Союза и приветствовал в аэропорту Нью-Йорка прилетевших из Москвы (через Тегеран-Багдад-Каир-Хартум-Акку-Майями) Михоэлса и Фефера. По окончании официальной церемонии встречи прибывшие направились в советское генеральное консульство, где после обеда уединились для беседы с резидентом советской разведки в США В. М. Зарубиным. Тот проинструктировал Михоэлса и Фефера, обязав их поддерживать с ним и его сотрудником Клариным постоянную связь[35]. А потом пестрой чередой последовали встречи, банкеты, приемы, многолюдные митинги, устраивавшиеся в честь советских гостей различными международными и американскими еврейскими общественно-политическими, культурными и благотворительными организациями. Состоялись и встречи с представителями русской и украинской диаспор.
Кроме Нью-Йорка, Михоэлс и Фефер побывали в 14 крупных городах США, в том числе Питсбурге, Чикаго, Детройте, Бостоне, Лос-Анджелесе. В Нью-Йорке на стадионе Поло-Граундс в их честь прошел грандиозный митинг (47 тыс. участников), на котором выступили еврейский писатель Шолом Аш, афроамериканский певец Поль Робсон, писатель Эптон Синклер и другие видные общественные деятели США. В университетском Принстоне Михоэлса и Фефера принял Альберт Эйнштейн. Во время беседы хозяин, явно проявляя скепсис по поводу неоднократных публичных заверений своих гостей о полной ликвидации антисемитизма в СССР, заметил в духе основателя сионизма Т. Герцля, что антисемитизм это всегдашняя тень евреев в диаспоре[36].
На западном побережье США делегатов советского еврейства приветствовали 10-тысячный митинг в Сан-Франциско и виртуозное выступление скрипача Иегуди Менухина. Потом был 7-тысячный митинг в Лос-Анджелесе, где гости посетили американскую киностолицу Голливуд. Там, помимо таких известных кинодеятелей, как Чарли Чаплин, Жан Ренуар, актер Эдди Кантор, их приветствовали писатели Томас Манн, Лион Фейхтвангер, Теодор Драйзер. Между прочим, Чаплин поведал Михоэлсу историю о том, как осенью 1941 г. был вызван в Вашингтон для объяснений в сенатскую комиссию Конгресса, обвинившей его в том, что своим фильмом «Диктатор» он подстрекал к войне против Германии. Впоследствии, в разгар мак-картизма в 1952 г. Чаплин, обвиненный в симпатиях к коммунистам, вынужден был перебраться в Европу. Возвратиться в США он смог только через 20 лет, уже после смерти директора ФБР Э. Гувера, стараниями которого на всемирно известного артиста было создано объемное полицейское досье (более 1,5 тыс. страниц)[37].
Руководителей ЕАК принимали также лидер сионизма президент ВСО Хаим Вейцман, с которым Михоэлс познакомился еще в 1928 г. во время гастролей ГОСЕТа в Париже, а также руководители Всемирного еврейского конгресса (World Jewish Congress; ВЕК) Нахум Гольдман и раввин Стивен Уайз.
Далее путь Михоэлса и Фефера лежал в соседнюю Мексику. Эту поездку организовали писатель, журналист и левый сионист Маркое (Мордехай) Корона, возглавлявший Лигу помощи Советскому Союзу и посол СССР в Мексике К. А. Уманский. В середине августа они встречали Михоэлса и Фефера в аэропорту Мехико-Сити, расцвеченном советскими, мексиканскими и бело-голубыми еврейскими флагами.
Михоэлс хорошо знал Уманского, который рекомендовал его североамериканским сионистам как человека, пользовавшегося большим авторитетом в советских правительственных кругах. Уманский был незаурядной и в то же время трагической личностью. Отличный знаток русского авангарда в живописи, друг журналиста М. Е. Кольцова, в 1930-е гг. он работал корреспондентом ТАСС в странах Западной Европы, потом стал заведующим отделом печати в НКИД, куда, несмотря на недавнее массовое смещение евреев, некоторых из них все же продолжали какое-то время принимать на работу в силу необходимости[38]. В 1939 г. Уманского направили послом в США. В критические для Советского Союза дни ноября 1941 г. Уманский был отозван в Москву, передав свои полномочия более маститому дипломату М. М. Литвинову, имевшему ранг заместителя наркома иностранных дел. В НКИДе Уманскому предложили должность члена коллегии, курирующего ТАСС. В мае 1943-го он получил назначение послом в Мексику. Жизнь Уманского закончилась трагически. В январе 1945 г. он погиб при загадочных обстоятельствах во время перелета в Коста-Рику. Четыре года власти Мексики проводили расследование и не пришли ни к чему определенному относительно причин этой авиационной катастрофы. Есть свидетельства, что к смерти дипломата был причастен резидент советской разведки в Мексике полковник Л. П. Василевский, который до этого воевал летчиком в Испании, а потом был награжден орденом Красного Знамени за участие в операции по ликвидации Троцкого. Так или иначе, но в любом случае Уманский был, скорее всего, обречен. Его случайная или кем-то подстроенная смерть только приблизила неизбежный финал. Позже Эренбург напишет: «Может быть, и об Уманском следует сказать, что он умер вовремя?»[39].
Думается, что гибель Уманского была каким-то образом связана с той «коренизационной» кадровой кампанией, которая охватила советские внешнеполитические структуры с июня 1943 г., то есть сразу же после роспуска Коминтерна, чье делопроизводство было передано во вновь образованный и возглавленный А. С. Щербаковым отдел международной информации ЦК ВКП(б). Вскоре в Москву были отозваны со своих постов послы в США и Англии М. М. Литвинов и И. М. Майский (так Сталин поступил, вроде бы, и в пику союзникам, медлившим с открытием второго фронта), которые, правда, оставались на почетных, но реально малозначимых постах заместителей наркома иностранных дел до тех пор, пока в 1946 г. (когда антисемитизм стал резко прогрессировать) не были отправлены на пенсию[40].

[23] Правда. 1945. 7 мая.
[24] Большевик. 1942. № 16. С. 40–45. В статье воспроизводились известные возражения Достоевского против обвинений его в ненависти «к еврею, как к народу». Это были тщательно подобранные по дореволюционному изданию собрания сочинений (издательство А. Маркса. СПб. 1895. Т. XI) – выдержки из дневника русского классика за 1877 год, которые, конечно, однобоко «позитивно» отражали противоречивую и не свободную от национальных предрассудков его позицию по еврейскому вопросу. Впрочем, в условиях войны такая пропагандистская избирательность была неизбежной. К тому же, было достижением уже то, что Агитпроп смог преодолеть идеологическую идиосинкразию к Достоевскому, литератору до того откровенно третировавшемуся и почти запрещенному.
[25] Большевик. 1942. № 19–20. С. 96. Вот характерный образчик подобной пропагандистской деятельности Эренбурга: «Напрасно немцы науськивали наши народы на евреев. В каждом полку есть бойцы-евреи, которые вместе с другими бойцами отважно защищают общую родину, а там, где пролита общая кровь, бессильны чернила клеветы».
[26] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 63. Л. 206–206 об., 211, 213; Еврейский антифашистский комитет в СССР, 1941–1948. Документированная история. /Под ред. Ш. Редлиха и Г. В. Костырченко. М., 1996. С. 50–52.
[27] Еврейский антифашистский комитет в СССР, 1941–1948. Документ,история. С. 35–47.
[28] ГА РФ. Ф. 8114. On. 1. Д. 916. Л. 27–32. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 128. Д. 868.Л. 42–43.
[29] Советско-израильские отношения. 1941-1953. Сб. документов. В 2-х тт. /Ред. Б. Л. Колокольников, Э. Бенцур и др. М., 2000. Т. 1. Кн. 1. С. 15–21,24.
[30] Еврейский антифашистский комитет в СССР, 1941-1948. С. 13-26;Redlich S. Propaganda and Nationalism in Wartime Russia: The Jewish Anti-Fascist Committee in the USSR. 1941–1948. Boulder (USA), 1982. P. 15–37.
[31] Levin N. The Jews in the Soviet Union since 1917. Paradox of Survival.Vol.1. P. 364, 372. Вскоре, как известно, отношения СССР с эмигрантским польским правительством разладились окончательно. Произошло это после того, как 13 апреля германское радио сообщило об обнаружении в Катынском лесу под Смоленском массового захоронения польских офицеров, заявив, что те пали от рук «еврейских комиссаров» (Redlich Sh. Propaganda and Nationalism in Wartime Russia: The Jewish Anti-Fascist Committee in the USSR. 1941–1948. Boulder, 1982. P. 15–37).
[32] 14 февраля 1943 г. Молотов направил проект этой ноты Берии, уведомив, что ее текст одобрен Сталиным (РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 2. Д. 136. Л. 1–29).
[33] Щит и меч. 1992.3 сентября. № 36 (126).
[34] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 59. Л. 29; Д. 35. Л. 62–63; Д. 106. Л. 1–3; Д. 112. Л. 126; Советско-израильские отношения. Т.1. Кн. 1. С. 68-70; Неправедный суд. Последний сталинский расстрел. Стенограмма судебного процесса над членами Еврейского антифашистского комитета / Отв. ред. В. П. Наумов. М., 1994. С.146–149,154,159.
[35] Неправедный суд. С. 169–170, 234.
[36] Герцль Т. Еврейское государство. Опыт новейшего разрешения еврейского вопроса // Авинери Ш. Происхождение сионизма. Основные направления в еврейской политической мысли. М., 2004. С. 205–209; Гиленсон Б. Приближали День Победы, как могли // Еврейская газета. 1992. № 9 (73).С. 6.
[37] Михоэлс Соломон Михайлович. Статьи, беседы, речи. С. 280.
[38] Как потом по этому поводу высказался В. М. Молотов, считавший Уманского «несерьезным», - «другого не было» (Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. С. 97).
[39] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1941. Л. 6, 109; Эренбург И. Г. Люди, годы,жизнь // Собр. соч. в 9 тт. М., 1967. Т. 9. С. 362.
[40] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 37. Л. 112.

polit.ru