Читальный зал

Фото Юрия Роста с сайта «Новой газеты»

Борис Жутовский: Сейчас лучшее время моей жизни

Время – такая странная субстанция, в которой хочется пребывать как можно дольше и которая идет быстрее, чем хочется, и оказывается короче, чем кажется. Время – это тот период, когда сперматозоиды получают шанс. Мне иногда представляется, что время – просто живой объект, с которым можно договориться. По крайней мере, поговорить. Иногда оно тобой недовольно, а иногда довольно. Иногда оно тебе потакает, иногда сердится, иногда подгоняет, а иногда говорит: ну ладно, так и быть, поваляйся.
Это и в работе, и в самоощущении. По сути это одно; для меня другого занятия на свете нет, кроме работы. Всем прочим я вынужден заниматься в силу цивилизации, в которой нахожусь. Надо одеваться, бриться, улыбаться, стричься, куда-то ехать, что-то есть, это все досадное отвлечение от того, чтобы сидеть и рисовать.
Сейчас – лучшее время моей жизни. Исчезло огромное количество пустых амбиций. Возникло ясное понимание, что ты можешь, а что не можешь. Чего ты умеешь, а чего не умеешь. На что можешь рассчитывать, а на что не надо. Исчезла зависть. Думаю сейчас: неплохо прожил. Немало умею. Очень хочется продолжать делать то, что делаю.
А если б не это, я бы стал путешествовать. По всему миру. Пошел бы в кругосветку, полез бы в горы. Меня тянет все подряд. И каждый раз, когда куда-нибудь попадаешь, там пожить надо, ощутить, как течет время, как живут люди.
Все для меня теперь совсем другое, чем раньше. Я поменялся мозгами, смотрю на другие вещи. Смотрю на ворота семнадцатого века и думаю, что они видели, хочется отколупнуть деревяшку, чтобы она поговорила. С юности я болен историей – как наукой, как событием. Экстраполирую все, что делаю, во время. Тоник Эйдельман еще говорил: «Ну тебя в ж.., Боба, ты историк лучше, чем я…» Для меня история – живая структура. В двадцать лет поехал в Туркмению копать Каракумы. Какие мы там находили, как теперь говорят, артефакты! Клады, части одежды. Потом попал на Памир, и мы нашли там кострище неолита, а поскольку это высоко в горах, стабильный климат, то там куски какой-то шерсти, костяные ложечки… а этому миллионы лет, а это существует…
Недавно я понял, что, пока странствовал по миру, пропустил Европейскую часть России, и с прошлого года отправился в подробные путешествия вокруг Москвы: сначала на Урал, потом в Суздаль, Муром, Гороховец и Вязники. Потом съездил в Коктебель и в Одессу, на будущий год собираюсь продолжить
Масса любопытных вещей. В Вязниках собирались выкинуть на помойку машину Уатта, а какой-то сумасшедший сказал: вы с ума сошли, я ее восстановлю! Такое шестиметровое чугунное колесо с какими-то кариатидами, поставили в отдельный павильончик и показывают за 15 рублей. Прелесть! Такие подробности в коротких путешествиях не разглядишь…
Или едешь по дороге и вдруг видишь: во всех деревнях вставляют пластиковые окна. В избах. А на пластиковое окошечко нашлепывают резной старый наличничек. Или почти у каждого домика стоит плохой, старенький, но автомобильчик. Стиральные машины, телефоны, машина не роскошь, просто нормальная часть человеческой жизни. Это же все возникло на наших глазах.
Говорят: плохо живем, хреново! Движется все медленно, хотим, чтобы все произошло на протяжении нашей жизни. Да не может этого быть! История – дама неторопливая.
Человек так устроен, что ему хочется все больше и больше, все быстрее и быстрее, и главное другое, не то, что он имеет. А я-то помню, когда жили в подвалах. Я-то помню очереди за хлебом по карточкам. Вот в этой квартире, в окошко которой сейчас гляжу, в этом доме в Филях, живу 75 лет. А передо мной висит фотография, которую я снял из этого самого окна в 47-м году. Значит, 65 лет назад. Там торчит среди полей один малюсенький домик. Во время войны из наших оврагов поднимались аэростаты воздушного заграждения, после войны в этих полях мужик ходил с лошадью и плугом, пахал и сеял овес. Мы тогда говорили: в Москву поедешь? А сейчас все застроено, горизонта нет.
Мое главное размышление на сегодняшний день, с которым я ношусь и не могу найти ответа: вот почему человечество так устроено: зарабатывает невероятным и разнообразным трудом деньги и тратит их на что-то другое – работает НА и ДЛЯ! Почти никто не получает наслаждение от того, чем занимается. Я не представляю, чтобы гражданин Альберт Эйнштейн думал, что вот сейчас покрутится, заработает лекциями и поедет на какое-нибудь суаре. Или товарищ Ван-Гог зашибет на Таити деньги, а потом купит автомобиль и поедет по Европе. Они были маньяки своего занятия, своего дела. А мы все время требуем от Господа помимо дара, который тебе обломился, еще злато и трубы. Ты же должен быть счастлив этим одним бесконечно! Следовать предназначению – есть высшая форма одержимости.
Самое печальное в возрасте то, что точно знаешь: мало времени осталось; прикидываешь, тратиться на что-нибудь или не тратиться?
Абсолютно ясно, что срок жизни таинствен и с человеческой логикой не связан: Каганович, говнюк, убийца, в девяносто семь помер, Молотов тоже убийца, каких свет не видал, до девяноста дотянул.
Но надо готовиться к путешествию. Билет оплачен, поезд стоит. «Идут года, остатки сладки, и грех печалиться! Как жизнь твоя? Она в порядке! Она кончается», – как Гарик написал Губерман.
Распорядился себя кремировать и прах развеять. Потому что когда я вижу сносимые кладбища, мне обидно. Дома ЦК партии по Кутузовскому проспекту стоят на месте бывшего русского и еврейского кладбищ. На русском кладбище я школу прогуливал, на еврейское с мамой и отчимом ходил смотреть ледоход.
…Затеял сейчас новую серию. Называется «Родня и Родина». Будет около 150 вещей, готово 48. Идея следующая. Мои товарищи, родные, друзья (на них мне страшно везло) – Натан Эйдельман, Лев Разгон, Даниил Данин – жили-были, а в это же время в мире происходило искусство. И вот их портреты на фоне картин выдающихся художников ХХ века. Они ж параллельно существовали! Конечно, мои бабушка и дедушка не знали Малевича, но были его ровесниками и вместе с ним проживали время. Они на фоне их! Лева Разгон на фоне картины Ива Танги, а Даня Данин на фоне Пикассо. Юру Карякина сейчас тоже помещу на фон Пикассо. Сижу и на маленьких картоночках размером 25 на 22 цветными карандашиками это делаю.
История с Хрущевым, теперь уже один из мифов советского времени, свое влияние на меня оказала.
Это был вексель. Общественный вексель по отношению к моему занятию ремеслом. На меня орал глава государства, мной возмущалась куча его клевретов. Надо было вырастить мастерство, чтобы соответствовать этому векселю. Вот и сейчас я этим занят.
Я живу при одиннадцатом императоре; и одна из заслуг теперешнего режима: власть мне никак не мешает.

novayagazeta.ru