Есть у Чехова рассказ, вызывающий чувство обиды. За автора обидно. Уж от кого, от кого, а от Чехова мы такого не ждали. Ведь он писатель совестливый, чуткий к чужим страданиям, деликатный до нежности и, главное, интеллигентный. А тут…
А тут – рассказ под названием «Тина».
Молодой офицер, поручик Александр Сокольский, приезжает к Сусанне Ротштейн, хозяйке водочного завода, получить деньги по векселю. Та его забалтывает и, улучив момент, пытается спрятать вексель под одеждой.
Еще мгновение, и векселя исчезли бы в тайниках женского платья, но тут поручик слегка вскрикнул и, побуждаемый больше инстинктом, чем разумом, схватил еврейку за руку около сжатого кулака. Та, еще больше оскалив зубы, рванулась изо всех сил и вырвала руку. Тогда Сокольский одной рукой плотно обхватил ее талию, другою – грудь, и у них началась борьба. Боясь оскорбить женственность и причинить боль, он старался только не давать ей двигаться и уловить кулак с векселями, а она, как угорь, извивалась в его руках своим гибким, упругим телом, рвалась, била его в грудь локтями, царапалась, так что руки его ходили по всему ее телу и он поневоле причинял ей боль и оскорблял ее стыдливость.
В конце концов поручик одерживает верх, разжимает потный кулачок Сусанны, но… никакого векселя не обнаруживает.
– Черт знает что! – бормотал он. – Послушайте, я не уйду отсюда, пока не получу от вас векселей!
– Ах, тем лучше! – смеялась Сусанна. – Хоть жить здесь оставайтесь, мне же будет веселее.
Возбужденный борьбою, поручик глядел на смеющееся, наглое лицо Сусанны, на жующий рот, тяжело дышащую грудь и становился смелее и дерзче. Вместо того, чтобы думать о векселях, он почему-то с какою-то жадностью стал припоминать рассказы своего брата о романических похождениях еврейки, о ее свободном образе жизни, и эти воспоминания только подзадорили его дерзость. Он порывисто сел рядом с еврейкой и, не думая о векселях, стал есть...
А на другой день утром Сокольский, сконфуженный и помятый, является к брату и, заикаясь и краснея, рассказывает о случившемся. Становится ясно, что вексель он выручить не смог, а вдобавок провел с Сусанной ночь.
Брат вне себя:
– Нет, я этого так не оставлю! – заговорил он, потрясая кулаком. – Векселя будут у меня! Будут! Я упеку ее! Женщин не бьют, но ее я изувечу... мокрого места не останется! Я не поручик! Меня не тронешь наглостью и цинизмом! Не-ет, черт ее подери! Мишка, – закричал он, – беги скажи, чтоб мне беговые дрожки заложили!
Кипя негодованием, брат отправляется к Сусанне и возвращается… спустя сутки. Без векселя и без денег. Где и с кем он провел ночь, понять нетрудно, да он и не скрывает…
Рассказ «Тина» был замечен и воспринят современниками как антисемитский и омерзительно грязный. Чехов этого не отрицал, но яростно защищал право художника отображать безнравственные явления. И, если довериться Чехову, все описанные предметы – грабеж, продажная любовь, разврат и евреи – одинаково безнравственны.
А спустя много лет Бунин назвал рассказ «Тина» лучшим из всех чеховских произведений. Ну это он, наверное, заявил из чувства противоречия – «Каштанка» не хуже…
С рассказом разбирались и литературоведы. Например, ввиду откровенности и чувственности описания, разглядели в нем нечто мопассановское. Елена Толстая снизила планку, предположив здесь влияние второразрядного Жана Ришпена, известного в то время представителя литературы о недозволенном. Тем более у него и повесть имеется с названием самым подходящим: «La Glu» («Клейкая»). Героиня любит только деньги и только за деньги. Правда, в конце концов полдюжины ее любовников сталкиваются и воздают ей по заслугам .
Конечно, все может быть. И Ришпена Чехов мог читать. Вот только атмосфера в рассказе иная – душная. И духота эта оттого, что с первого же шага поручика
…поразило изобилие цветущих растений и сладковатый, густой до отвращения запах жасмина. Цветы шпалерами тянулись вдоль стен, заслоняя окна, свешивались с потолка, вились по углам, так что комната походила больше на оранжерею, чем на жилое помещение.
А это заставляет вспомнить уже не Ришпена с Мопассаном, а роман Эмиля Золя «Добыча» (1872), где в роскошной оранжерее, полной одуряющих ароматов, очаровательная Рене отдается своему пасынку Максиму. Не отказался Чехов и от инцестуальной темы – с Сусанной изменяют своим партнершам (жене и невесте) два брата (пусть и двоюродных).
Но тут такая незадача: при всеми признанной популярности романов Золя в России (с 1880-х годов), считается, что на русскую литературу он повлиял очень слабо, а если и повлиял, то не на самых уважаемых писателей – Любовь Стечькину или Василия Немировича-Данченко.
Но выходит, что и именитые авторы от этого влияния не убереглись…
Исследователи обратили внимание еще на один момент: первое, что замечает Сокольский, войдя в будуар, – это длинный бледный нос Сусанны. И тут же становится понятно, что, кроме литературы, стоит за рассказом и нечто конкретно личное .
Дело в том, что за полгода до написания «Тины» Чехов собирался жениться, причем жениться на еврейке – Евдокии Эфрос, дочери преуспевающего московского адвоката. Чехов звал девушку Дуней, а за глаза – «Эфрос с носом». Свадьба не состоялась из-за постоянных скандалов между влюбленными.
Личных мотивов Чехов и не скрывал – в письме своей литературной поклоннице и меценатке М. В. Киселевой он так прямо и написал: «Беру на себя смелость поднести Вам печатную повесть о том, как известные литераторы умеют утилизировать знакомство с “чесноком”« .
Нетрудно догадаться, что своим рассказом Чехов бывшей невесте отомстил. Литературно, но совсем не по-мужски.
А год спустя, в 1887-м, Чехов написал пьесу «Иванов», и – за сочувствие к еврейке Саре – прогрессивная интеллигенция обвинение в антисемитизме с него сняла. Добавив другие – в безыдейности и имморализме.
Еще через год последовал другой драматический опыт, на который никто из исследователей специального внимания не обратил, – «Медведь».
Чехов и сам уверял, что не придает данному произведению никакого значения: «От нечего делать написал пустенький французистый водевиль».
Благодаря кинофильму 1938 года (с Михаилом Жаровым и Ольгой Андровской) водевиль этот широко известен.
Фабула самая несложная: отставной поручик Смирнов приезжает к помещице Поповой получить долг. Помещица говорит, что послезавтра из города вернется приказчик и деньги будут уплачены. Но Смирнову деньги нужны немедленно. Попова заявляет, что разговор окончен, а Смирнов отказывается уйти. После длительнейших перепалок помещица вызывает поручика на дуэль. Они готовятся к поединку, и тут Смирнов признается Поповой в любви. Женщина падает в его объятия. Поцелуй. Занавес.
На таком уровне связь водевиля с рассказом почти неуловима. Поэтому углубимся в детали.
Кредиторы – поручик Сокольский и Смирнов, отставной поручик артиллерии.
Оба стремятся получить долг по векселям.
Векселя были даны в качестве платы за овес.
И в рассказе, и в водевиле должники – покойники (отец Сусанны и муж Поповой).
Сусанна переодевается и предстает глазам поручика «в длинном черном платье», Попова не снимает траурного платья – следовательно, обе дамы носят траур.
Обе должницы заявляют: «Я никого не принимаю».
Сусанна унаследовала водочный завод – отставной поручик негодует: «Измучился, как собака, ночевал черт знает где – в жидовской корчме около водочного бочонка...»
Поручик Сокольский: «Послушайте, я не уйду отсюда, пока не получу от вас векселей!» Смирнов: «Я останусь и буду сидеть здесь, пока не отдашь денег».
Сусанна: «Живу я уже, слава тебе Г-споди, 27 лет, но ни разу в жизни не видела ни одной сносной женщины. Все ломаки, безнравственные, лгуньи... <...> Да, слава Б-гу, они сами меня ненавидят <...>« Смирнов: «Сударыня, на своем веку я видел женщин гораздо больше, чем вы воробьев! <...> Я не говорю о присутствующих, но все женщины, от мала до велика, ломаки, кривляки, сплетницы, ненавистницы, лгунишки до мозга костей <...>«.
Брат Сокольского: «Нет, я этого так не оставлю! <...> Векселя будут у меня! Будут! Я упеку ее! Женщин не бьют, но ее я изувечу... мокрого места не останется! Я не поручик! Меня не тронешь наглостью и цинизмом! Не-ет, черт ее подери! Мишка, – закричал он, – беги скажи, чтоб мне беговые дрожки заложили!» Смирнов: «Подстрелю ее, как цыпленка! Мокрого места не останется! <...> Я свое возьму, матушка! Меня не тронешь трауром да ямочками на щеках... Знаем мы эти ямочки! (Кричит в окно.) Семен, распрягай!»
«– Вам водки или вина? – спрашивала со смехом Сусанна. – Так вы останетесь ждать векселя?» Смирнов: «Я здесь остаюсь! Голова болит... Водки выпить, что ли? Пожалуй, выпью».
Поручик Сокольский брату о Сусанне: «у вас в уезде своя царица Тамара завелась...» – отставной поручик Смирнов помещице Поповой: «Проедет мимо усадьбы какой-нибудь юнкер или куцый поэт, взглянет на окна и подумает: “Здесь живет таинственная Тамара, которая из любви к мужу погребла себя в четырех стенах”. Знаем мы эти фокусы!»
Что за Тамара? Лермонтовская, та самая, что
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.
И мужчины в восхищении – брат Сокольского: «Ну, да и баба! Мерси, братец, за знакомство! Это черт в юбке!», Смирнов: «Но какова женщина? <...> Какова? <...> Вот это я понимаю! Настоящая женщина! Не кислятина, не размазня, а огонь, порох, ракета! Даже убивать жалко!»...
Если бы Чехов написал «Медведя» раньше «Тины» и, переделав водевиль в рассказ, обратил его против ненавистного существа, никаких бы вопросов не возникло. Но здесь процесс прямо противоположный.
Какова причина превращения грязного пасквиля в веселый водевиль?
По-человечески Чехов евреев не любил (о чем недву­смысленно свидетельствует его переписка). А вот для писателя Чехова антисемитизм – это не предмет веры (или суеверия), а литературный прием. Упражнение на заданную самому себе тему. Хочу напишу так, перехочу – иначе. И не говорите мне о морали, не ограничивайте свободу художника!
Так что же такое «Тина»? Чистое искусство? Нет – рассчитанное оскорбление. И искренняя вера в то, что художнику дозволено все. А кто обиделся, тот дурак!
И вправду – обидно. За писателя.
Еще обидней признаваться, что первым на сходство «Тины» и «Медведя» указал Юрий Константинович Щеглов в англоязычном семиотическом журнале «Elementa» (1995, № 2) . Русский вариант его статьи был опубликован посмертно . По интересующему нас поводу сказано немного:
Что-то вроде ранней редакции «Медведя» можно видеть в рассказе «Тина» (1886). Офицер, объезжающий должников, предъявляет богатой наследнице умершего еврейского коммерсанта векселя за когда-то проданный овес; дама делает вид, что готова отдать долг, но внезапно хватает векселя; завязывается борьба, переходящая в роман. В рассказе отсутствуют затворившаяся от мира неутешная вдова, заместитель мужа, жених в лохмотьях, запугивание слуг, дуэль и другие архаические и литературные элементы, из которых потом составился водевиль.
Отчего же «Тина» – это не «ранняя редакция», а всего лишь «что-то вроде»? А оттого, что, по мнению Щеглова, в основу водевиля положен архетипический мотив «визит мертвого мужа», а раз в «Тине» он никак не просматривается, то нет и глубинной связи между двумя произведениями. Всякое же сходство в деталях случайно и необязательно.
Однако для случайного совпадения сходств слишком много, в силу чего приходится признать, что сам архетип установлен Щегловым неверно. И «Тина» – это действительно ранняя редакция. Без кавычек и оговорок.
Зеэв Бар-Селла