Адель Зильбершац живет в Израиле. В августе 1942 года, 14-летняя Адель вместе с другими детьми из еврейского Дома сирот отправилась в грузовой теплушке из Варшавы. Это был поезд смерти, который вез пассажиров к газовым печам лагеря в Треблинке.
Адель с родителями жила в Варшаве. Ее отец, Барух Федерман, занимал должность редактора еврейской газеты «Лецте Найс». В сентябре 1939 года в первый же день войны он был призван в армию, попал в кавалерию и вскоре погиб в возрасте 39 лет.
Мать Адели, Сарра Зоншайн, работала сестрой в хирургическом отделении больницы на Чистой улице. После гибели отца семья жила вчетвером – мать, Адель и ее младшие брат и сестра. Вскоре они начали голодать, и мать, чтобы спасти детей от верной смерти, решила отправить их в Дом сирот, которым руководил известный детский врач и педагог Януш Корчак. На всякий случай девочка упомянула в нем факт своей отличной учебы, за которую она даже получила в награду книгу с дарственной надписью президента Польши Игнация Мосцицкого.
Адель пошла на улицу Крахмальную, где в тот момент располагался Дом сирот, и бросила письмо в почтовый ящик, висевший на воротах дома. Вернуться обратно она не решилась: стемнело, а вечерами часто грабили.
Девочке ничего не оставалось, как прикорнуть рядом с воротами Дома сирот. Утром появился доктор Корчак. Увидев девочку, он спросил, что она здесь делает. «Я опустила письмо», – ответила Адель, показывая на почтовый ящик. Он открыл ящик, взял письмо, прочитал его и, попросив Адель немного подождать, вошел в дом. Через несколько минут он вернулся с запиской. Протягивая ее Адели, он сказал: «Ты умная девочка. Я приму тебя, но вначале тебе надо зайти в «Центос».
Название «Центос» носила благотворительная организация, шефствовавшая над еврейскими детскими домами. Когда Адель пришла туда, ее послали на карантин. В карантинном помещении Адель прошла обследование и дезинфекцию. Потом она прожила там еще шесть недель.
В «Центосе» Адель попросила, чтобы в детский дом взяли ее девятилетнего брата и семилетнюю сестру. В просьбе ей не отказали, но брата и сестру направили в другой детский дом – «Заштебе». Он тоже считался очень хорошим. Однако вскоре Адель узнала, что ее младший брат заболел: у него воспалились суставы. От огорчения она не могла спать и постоянно плакала. Об этом стало известно Корчаку, и он немедленно навестил брата Адели. Он пришел не с пустыми руками. Он всегда дарил детям книги.
Казалось, что все более или менее устраивается, но вскоре все воспитанники «Заштебе» были умерщвлены нацистами.
Корчак послал Адель на курсы хозяйствования, где она научилась готовить. Правда, готовить было почти не из чего. Спасала только скотобойня. Дети сами ходили туда и брали то, за что не надо было платить. А бесплатно давали только кровь забитых животных. Дети набирали ее в посудины, разводили с водой, добавляли немного муки и соли и варили суп. Иногда на «второе» ели ревень в сыром виде. Другой еды не было. Много детей умерло.
Однажды немцы без предупреждения закрыли здание Дома сирот на Крахмальной улице. Корчак нашел какой-то заброшенный дом, но пожить в нем его подопечным не удалось, потому что тут началось массовое выселение евреев из Варшавы.
Выселяли в основном в лагеря смерти. Немцы требовали от «Юденрата» – еврейского совета – увеличивать темпы высылки. Председатель совета Адам Черников вынужден был каждый день подписывать все новые и новые списки и обязательства людей, отдающих свое имущество и отправляющихся в лагерь смерти Треблинка. Не выдержав, 23 июля 1942 года он покончил с собой.
А затем дошла очередь и до Дома сирот. Но его обитателей не выгнали на улицу. Им была уготована куда более страшная участь: их решили отправить в Треблинку, где день и ночь работал крематорий.
Вместе с доктором Корчаком и еще несколькими старшими детьми Адель Зильбершац повела младших на вокзал. Немецкие полицейские гнали их, били и кричали: «Лауфин, лауфин, гешвинд» – «Бежать, бежать, быстро». Дети плакали и кричали. Многие падали. Некоторые не могли подняться. Их забивали палками. Доктор Корчак шел во главе колонны с опущенной головой.
Когда они дошли до Умшлягплаца, то увидели ожидавшие их вагоны. На площади у вокзала собрались тысячи людей. Но сквозь невообразимый шум можно было расслышать звонкие детские голоса: «Мама! Воды!»
Неожиданно Адель увидела знакомое лицо. Стасик! Она училась с ним в школе. Его мама была полька, а отец – немец. На Стасике была синяя форма добровольной полиции. Он стоял в оцеплении.
Увидев Адель, Стасик с удивлением поинтересовался, что она здесь делает. Он был уверен, что она полька, ведь у нее такие светлые волосы и голубые глаза.
«Нет, Стасик, я – еврейка, – сказала она. – Нас гонят на смерть. Вместе с Корчаком и детьми из детских домов». Она попросила Стасика принести воды и немного хлеба, прошептав: «Бог тебе воздаст».
Вначале он сказал: «Нет!» Потом, словно извиняясь, выдавил: «Я ничем не могу помочь!»
Тогда Адель напомнила ему, как угощала его обедами, делилась яблоками, как помогала в школе. Сняв часики и колечко, подарки родителей ко дню рождения, Адель протянула их Стасику. Он взял. Осмелев, она попросила его принести ей то, что через несколько часов спасет ей жизнь – напильник, молоток и клещи. Стасик впал в ярость. Он стал ругаться. Даже замахнулся, чтобы ударить ее, но сдержался. А потом... Наверное, в нем пробудилась совесть. Вскоре после того, как его сменили на посту, он ушел, а затем вернулся с двумя буханками хлеба и двумя бутылками воды. Потом, оглядевшись по сторонам, сунул ей в руки тряпичный сверток. «Это поможет тебе», – шепнул он и торопливо ушел. В свертке оказались маленькие клещи, напильник и молоток.
Когда детей начали загонять в вагоны, немцы предложили доктору Корчаку отойти в сторону. Они считали его поляком. Но великий педагог отказался. «Там, где будут мои дети, буду и я», – сказал Корчак.
В вагоне было очень душно, грязно и темно. Маленькие дети просили воды и звали маму. Корчак успокаивал их, говорил, что они едут на зеленую лужайку. Ехали долго. Один мальчик все время повторял, что его папа солдат, у него есть ружье, он придет и освободит их.
Всю ночь Адель пилила решетку. Наконец работа была закончена. Обращаясь к ехавшим с нею, она призывно крикнула: «За мной! Жизнь или смерть!» Правда, прежде, чем броситься в отверстие, она секунду помедлила и услышала удивленный голос Корчака: «Бессовестная! Я этого от тебя не ожидал!»
Но она выпрыгнула. Ее примеру последовали еще несколько старших детей. Доктор Корчак остался в вагоне. Он не мог бросить самых маленьких.
На крышах вагонов лежали немцы. Увидев выпрыгнувших из вагона детей, солдаты открыли по ним огонь. Прыгая, Адель инстинктивно вытянула вверх руки, в которых держала белую кофту. Это была хорошая мишень, и немцы стреляли по белому пятну. Одна из пуль слегка задела Адель, но ранение оказалось легкое. Девочка скатилась в канаву и долго пролежала в полуобморочном состоянии. Там ее и нашел польский крестьянин. За невыдачу евреев немцы расстреливали и даже живыми закапывали в землю не только тех, кто прятал, но и их семьи. Поэтому еще неизвестно, как бы повел себя тот крестьянин, если бы Адели не удалось убедить его, что она – полька. Благо она хорошо знала католические молитвы, которые зубрила в школе. Но, видимо, какие-то подозрения в отношении Адели у крестьян были. В конце концов ее все-таки выдали немцам.
Адель попала в Дахау. И опять чудом спаслась. Одна из немногих она смогла выжить до прихода американцев 1 мая 1945 года.
По дороге из лагеря Адель познакомилась со своим будущим мужем, солдатом Войска Польского, бывшим военнопленным, проведшим несколько лет в сибирских лагерях.
После долгих мытарств они приехали в Израиль. Здесь муж стал работать строительным мастером, а она – поваром и заведующей хозяйством в доме для престарелых возле Реховота.
С тех пор прошло много лет. Она овдовела. Старший сын, врач, живет рядом. Младший, художник – в Беэр-Шеве, городе, именуемом столицей юга Израиля. Он был тяжело ранен в голову во время войны Судного дня в октябре 1973 года. В ее доме много его картин. Есть и каска, пробитая пулей. Нет только душевного покоя. Ведь прошлое навсегда осталось с ней.