У меня очень много вопросов по поводу Сирии. И, конечно, по поводу путинской инициативы насчет химического разоружения. То есть два у меня вопроса. Во-первых, про статью Путина в «The New York Times». Причем, мои слушатели сегодня жгут. Один человек меня просит прокомментировать статью Путина в «The New York Times», а другой спрашивает «Уважаемая Юлия, почему американские президенты никогда не публикуют свои программные статьи о мировой политике и роли России в мире в «Российской газете»?» Ну, собственно, на этом комментарии можно закончить. Но я, все-таки, добавлю 5 копеек. Дело в том, что статью Путина опубликовало агентство Кетчум. Обама не тратит деньги на то, чтобы, там я не знаю, госпожа Канделаки пиарила его в российских изданиях.
Но если вы прочтете эту статью, то любой человек, который билингв, он просто увидит, что, конечно, никакой Путин, по моему представлению, эту статью не писал. Она изначально написана на английском хорошим кетчумовским пиарщиком. В ней выражение, в ней стиль мысли... Вот этот пиарщик, видимо, привык писать обращения, там, кандидата в губернаторы к американским избирателям. Вот, она написана этим стилем, хорошим языком, с массой правильных доводов, потому что, конечно, когда вы – пиарщик, то вы говорите массу правильных доводов, и среди них затериваете два-три нужных вам вранья.
Там есть фраза «Если мы не хотим, чтобы ООН проследовала путем Лиги наций». Ну, где Путин и где Лига наций? Лига наций – это типичная аргументация американцев, потому что они помнят, что Лигу наций создавал Вудро Вильсон. Там заключительная фраза «Мы все разные. Но когда мы просим благословления у господа, мы должны не забывать, что господь создал нас равными». Боже мой! Ну, слушайте, ну, неужели это фраза Путина? Мы же знаем, как Путин говорит. Да? Там, «Мочить в сортире», «Каддафи был убит американским спецназом», так сказать, «Отрежем, чтобы никогда ничего не выросло». Ну, совершенно понятно, что... Что обсуждать эту статью, если?.. Ну, я надеюсь, что Владимиру Владимировичу ее перевели.
Так вот по поводу разоружения химического Сирии. Я когда это увидела, я поняла, что мне это что-то напоминает. И я поняла, какую историю мне это напоминает. Она мне напоминает историю, которая произошла аж в 1171 году в Византии. Кстати, это вообще история довольно похожая, надо сказать, по некоторым параметрам. И история развивалась так.
Византийцы в это время очень не любили венецианцев, которые все больше и больше захватывали плацдармы в Византии. И они решили венецианцев посадить. Но император Мануил Комнин не просто посадил венецианцев, он сделал гораздо хитрее: он сначала разгромил генуэзское поселение в Константинополе, а потом за разгром этого поселения посадил венецианцев. Ну, я извиняюсь, я, конечно, понимаю, что 1171-й год, где камер наблюдения еще не было. Но представьте себе, что в Москве разгромят, допустим, китайское посольство и в этом обвинят американцев. Или наоборот. Ну, все-таки, согласитесь, если в Москве разгромят американское посольство, то вряд ли в этом будут виноваты китайцы.
Так вот, значит, сажают всех венецианцев. Венеция разъярена. Дож Микель, Дож Витале Микель снаряжает военную экспедицию. А я вам напомню, что Венеция еще очень маленький город. И ей очень трудно физически собирать войско, и в это войско попадают лучшие из лучших. И понятно, что потом Венеция решала эту проблему с помощью наемников, ну, тогда еще XII-й век, наемников было довольно мало. Вот, вся золотая молодежь города оказалась на этих галерах.
И тут византийский император говорит «Ой, слушайте, ребята, мы передумали. Мы не будем воевать. Давайте переговариваться. Мы сейчас...» Да, химического оружия у него не было, но он обещал разоружиться. Они начали переговариваться. Венецианский флот зазимовал на острове Хиос. Во флоте разразилась чума. Ну, скорее всего, это была не чума, а какая-то другая эпидемия, но тоже очень серьезная. Весь флот, люди просто передохли. Без всякой войны. Потом оказалось, что император, естественно, и не собирался переговариваться – это он водил венецианцев за нос.
Дожа потом с позором прогнали, его даже убил какой-то разъяренный сознательный гражданин. Но вот эта вот знаменитая история, которую я очень хорошо запомнила, потому что она называется «О вреде переговоров». Никогда не надо переговариваться, если тот человек, с которым вы переговариваетесь, использует переговоры лишь для того, чтобы заморочить вам голову.
Вот, совершенно очевидно, что Башар Асад хочет переговариваться ровно для того же, для чего переговаривался византийский император Мануил Комнин.
Конечно, на самом деле, это, как я уже говорила, это очень плохая и очень серьезная история, которая заключается в том, что, на самом деле, в этой войне нет тех, кому сочувствуешь, и в этой войне (сирийской, я имею в виду) нет тех людей, на которых могла бы поставить западная цивилизация. И это история системная. Эта история, конечно, началась не в Сирии. Эта история началась, наверное, тогда, когда в Ливии убили американского посла и Америка ничего по этому поводу не сделала. Но мне кажется, что, вот, самое важное в этой истории то, что великие цивилизации рушатся потому, что рушатся обеспечивающие их идеологии.
И, вот, как раз на примере войны в Сирии это довольно хорошо видно, как леволиберальный дискурс, который господствует в западных университетах, западных СМИ, западной правозащитной международной бюрократии, стал главной причиной ловушки, в которую, действительно, загнала себя западная цивилизация. И поскольку Россия, так сказать, если не российская власть, то, по крайней мере, российское общество является, все-таки, частью западной цивилизации, мы тоже оказались в этой ловушке. Потому что, еще раз повторяю, с одной стороны, нет вопросов о том, кто реально применил химоружие – его, действительно, применил Асад. И сомневаться в этом... Ну, сомневаются в этом примерно те же самые люди, которые говорят «Ну, вот, Литвиненко убили британские спецслужбы. Ну, не Россия же убила его. Зачем ей это надо?»
И вообще я уже не говорю о том, что если бы химическое оружие попало в руки сирийской оппозиции, она бы его применила в центре Нью-Йорка, а не в пригороде Дамаска. Ау!
Но это фактическая сторона дела. Есть, однако, мировоззренческая сторона дела, которая заключается в том, что сирийская оппозиция и, в частности, Аль-Нусра, которая является одной из самых активных ее частей, которая является одновременно подразделением Аль-Каиды, не травила газом своих сторонников, чтобы скомпрометировать бедного Асада. Однако, она уже не раз, напомню, взрывала смертников в центре Дамаска, а потом заявляла, что это кровавый сирийский режим взорвал себя сам, чтобы скомпрометировать мирную оппозицию.
И вот я уже говорила, но я обязательно остановлюсь на этом тезисе, который является одним из центральных, к сожалению, в современном дискурсе – «Они сами себя убивают, чтобы скомпрометировать своих врагов».
Это такая вот новая идеологическая реальность XXI века, очень важный новый тип дискурса. Ваша покорная слуга очень вообще чутка к таким новым типам дискурса, которые в новое время стали применяться по отношению к противнику. Подчеркиваю, я имею в виду именно тип дискурса, описание противника, а не технические новинки.
Вот, в частности, например, если вы обратили внимание, то в течение большинства предыдущих даже не столетий, а даже тысячелетий противника всегда очень уважали. В Илиаде Гектор описан, ну, ничем не уступающим Ахиллу. Так сказать, каких-то бранных слов не сказано по поводу Гектора, каких-то бранных слов не сказано по поводу противников в эпосе ни одного другого народа. Даже в Наполеоновских войнах противники демонстрировали уважение друг к другу. Более того, даже в американской Гражданской войне они демонстрировали уважение друг к другу. Они друг друга убивали, но уважали.
И можно совершенно точно сказать, когда в противнике стали видеть нелюдя, первая война, в которой это случилось. Это была франко-прусская война 1871 года. Не Первая мировая. Это та война, в которой впервые решающей силой на поле боя стала дальнобойная артиллерия, то есть вы не видели противника. И после этого он превратился в нелюдя.
Вот есть другая идеологема, к которой я сейчас вернусь, вот это вот самое: «Мой противник убил себя сам, чтобы скомпрометировать меня, невинного». Тоже абсолютно невозможная и 500, и 1000 лет назад, потому что, вот, нельзя себе представить, чтобы на Бехистунской плите был выбит список народов, которые убили себя сами, чтобы скомпрометировать мирного Дария. Или там чтобы анархисты в конце XIX века, да? Они брали на себя ответственность за теракты с гордостью. Они не говорили, что режим взорвал себя сам, чтобы скомпрометировать мирных анархистов. Потому что это было время, когда силу уважали, употребляли слово «сила», а не слово «насилие».
И, конечно, кардинальное изменение внес Советский Союз, потому что Сталину первому пришла в голову гениальная идея, что не надо говорить, что это ты будешь завоевывать весь мир, а надо сказать, что это весь мир хочет завоевать тебя мирного, ну, вот, правда, у тебя случайно вся страна превращена в военный завод и ГУЛАГ.
Потом было движение за гражданские права, которое, конечно, во многом координировалось агентами Коминтерна и которое в значительной степени было задумано как способ разрушить буржуазное общество изнутри, пользуясь его же институтами. И вот эта идеология движению за гражданские права очень понравилась, и начиная с процесса Сакко и Ванцетти, все революционеры, которые совершали уголовные преступления, уже объявлялись не как анархисты, которые брали на себя ответственность во время терактов, а как раз все революционеры объявлялись невинными жертвами кровавого буржуазного режима, который в чем-то там обвиняет Анжелу Дэвис.
Одна из идеологий, которая быстро поняла преимущество подобного типа дискурса, – это исламисты. В 1954 году, после покушения на Насера, Братья-мусульмане заявляют, что это Насер сам на себя покушался, чтобы скомпрометировать мирных Братьев-мусульман. Ну и когда после конца коммунизма всякие правозащитные организации и борцы за мир, которые доселе требовали от западных стран разоружиться перед мирным Советским Союзом, они стали искать какой-то объект приложения силы, они нашли как раз исламистов, они нашли несчастных палестинцев, которых убивает кровавый Израиль, они нашли пытаемых узников Гуантанамо.
Секретные инструкции исламистов стали прямо включать в себя рецепты по использованию правозащитников. Это называлось «Джихад руками неверных». И, конечно, вот этот прием «Они сами себя взорвали, чтобы нас скомпрометировать» был доведен исламистами до автоматизма.
И, к сожалению, как только в войне выигрывает не тот, кто убил больше врагов, а тот, кто понес больше жертв, то перед подонками типа ХАМАС открываются огромные возможности. Можно подставлять своих граждан под пули, а потом говорить «Смотрите, мы – жертвы».
И, вот, ужас заключается в том, что именно правозащитный леволиберальный дискурс привел к тому, что правой стороной конфликта с точки зрения общественного мнения теперь был не победитель, а пострадавший. А если этот пострадавший нарочно максимизирует число жертв среди своего мирного населения как ХАМАСс, этого никто не замечал.
Диктаторам всех мастей вот этот новый дискурс «Моего врага убили, чтобы меня подставить» тоже понравился. Как я уже сказала, в Сирии обе стороны кричат «Помогите, я – жертва». И, вот, ужас заключается в том, что современный мир устроен так, что западное ухо, ухо CNN слышит только ту сторону, которая при этом не является властью. «Помогите, я – жертва» слышно только от оппозиции.
И, вот, к сожалению, гражданская война в Сирии, как я уже сказала, обнажила абсолютную деградацию Запада. Мне очень жалко это констатировать, потому что эта деградация проявляется, прежде всего, в том, что в этом конфликте нет ни одной стороны, которую Запад мог бы поддержать и которая бы на него ориентировалась.
И единственное в этой ситуации. Если 2 твоих врага дерутся между собой, можно сказать «Мы в это не вмешиваемся – нам, пожалуйста, чашечку кофе». Но, к сожалению, этого Запад тоже не может сделать, потому что это отказаться... И Америка этого не может сделать, потому что это значит отказаться уже даже от претензий на то, что ты являешься носителем правильных ценностей.
Юлия Латынина