18 ноября 1995 года скрипач Ицхак Перлман вышел на сцену, чтобы дать концерт в зале «Эвери Фишер» в нью-йоркском Линкольн-центре.

Если вам когда-либо довелось побывать на концерте Перлмана, вы наверняка знаете, что выйти на сцену – это уже немалое достижение для него. В детстве этот выдающийся скрипач переболел полиомиелитом, поэтому на обеих ногах у него специальные фиксаторы и ходит он на двух костылях. Наблюдать, как Перлман идет по сцене, превозмогая боль, делая шаг за шагом, – это потрясающее зрелище.

Он идет медленно, но, тем не менее, величественно, пока не добирается до своего кресла. Тогда он медленно садится, кладет костыли на пол, отстегивает фиксаторы на ногах, ставит одну ногу под стул, вытягивая вторую вперед. Затем наклоняется и поднимает с пола скрипку, прижимает ее подбородком, кивает дирижеру и начинает играть. Публика уже привыкла к этому ритуалу, люди спокойно сидят, пока Перлман движется по сцене к своему креслу. Они молча и с почтением наблюдают, как он отстегивает фиксаторы. Они ожидают того момента, когда он будет готов играть.

Но в этот раз что-то произошло. Не успел он взять несколько первых аккордов, как одна из струн его скрипки лопнула. Этот звук невозможно было не услышать – он прозвучал в замершем зале, как оружейный выстрел. Нельзя было не понять, что означал этот звук. Было совершенно ясно, что Перлману предстоит теперь сделать. Мы понимали, что ему придется, снова пристегнув фиксаторы, поднять костыли, встать и потихоньку уйти за сцену – чтобы либо найти другую скрипку, либо поискать другую струну взамен лопнувшей.

Но ничего этого скрипач не сделал. Он посидел с минуту, закрыв глаза, а затем дал сигнал дирижеру начинать сначала.

Оркестр заиграл, и Перлман вступил с того места, где остановился. И играл с такой страстью, так сильно и чисто, как никто никогда у него не слышал. Конечно, каждый знает, что невозможно исполнять симфоническое произведение на трех струнах. Я это знаю, и вы знаете, но в тот вечер Ицхак Перлман отказался от этого знания.

Видно было, что он модулирует, меняет, как бы сочиняя пьесу заново в своей голове. В какой-то момент это звучало так, будто он расстраивает струны, чтобы извлечь из них новые звуки, которых они никогда до того не издавали.

Когда Перлман закончил, в зале несколько секунд стояла гробовая тишина. Это была тишина потрясения. А затем люди вскочили со своих мест, чтобы выразить благодарность этому удивительному исполнителю. Несмолкающие аплодисменты сотрясали зал. Мы аплодировали ему, кричали от восторга, делали всё, что могли, чтобы показать, как мы благодарны музыканту за то, что он сотворил.

Он улыбнулся, вытер заливавший лицо пот, поднял смычок, чтобы успокоить зал, а затем сказал – не хвастливо, а спокойно, задумчивым, уважительным тоном: «Знаете, иногда задача артиста – выяснить, сколько музыки можно сделать из того, что у тебя еще осталось».

Какая мощная фраза! Она осталась в моей памяти навсегда.

И кто знает, может быть, это и есть определение жизни – не только для артиста, но и для всех нас? Вот человек, который всю свою жизнь готовился извлекать музыку из скрипки с четырьмя струнами, и который вдруг, посреди концерта, оказывается в ситуации, когда у него всего лишь три струны; и он создает музыку на этих трех струнах, и музыка, которую он создал в тот вечер на трех струнах, была неповторимей, прекрасней и более запоминающейся, чем всё, что он играл прежде на четырех струнах.

Так что, может быть, наша задача в этом неустойчивом, быстро меняющемся, сбитом с толку мире, в котором мы живем, – создавать музыку вначале на том, что у нас есть, а затем, когда это становится невозможным, извлекать ее из того, что у нас еще осталось?

 

Перевела с английского Элеонора Шифрин, Иерусалим

Джек Ример, Chron.com, Хьюстон