Перевод Екатерины Довлатовой передает остроумие и горьковатую иронию провинциальной комедии, которую написал ее отец
«Вы можете многое дать этой безумной стране, – писал Сергею Довлатову Курт Воннегут. – Мы рады, что Вы здесь». Довлатов прибыл в Америку в 1979 году, эмигрировав из Советского Союза. На следующий год его рассказы начали появляться в New Yorker. Воннегут отзывался о них как о «по-настоящему глубоких и всеобъемлющих».
Творения Довлатова входят в число лучших образцов русской прозы конца 20 века. Он крайне популярен в России, в которой при жизни не публиковался, но англоязычные читатели, по непонятным причинам, его забыли. Его пару раз издавали в новой редакции, но новые переводы не выходили практически с самого момента его смерти в 1990 году. Сейчас настал подходящий момент, чтобы возродить интерес к нему. Темы Довлатова актуальны, а его стиль остроумен, суховат и экономен.
«Заповедник» (в переводе Pushkin Hills) – одна из самых популярных его повестей, которая до сих пор никогда не публиковалась на английском. Издательство Alma Classics годами искало подходящего переводчика. Наконец, «поймать» стиль писателя удалось его дочери Екатерине Довлатовой. Она называет «Заповедник» «самой личной» из работ своего отца. За перевод она взялась после того, как издатели отвергли предыдущий вариант и многочисленные пробные попытки. В этом году исполняется 30 лет с тех пор, как в Нью-Йорке вышло первое издание повести.
«Заповедником» читатель наслаждается с первой страницы. Иронический тон Довлатова соответствует духу провинциальной комедии («– Из Ленинграда. – А, знаю, слышал».) с философскими наблюдениями и странными деталями – такими как, тенденция гипертрофировать в известных людях одну черту: у Маркса – это борода, у Ленина – лоб, а у Пушкина – бакенбарды.
«Что вам угодно?» – спрашивает официант. «Мне угодно, – говорю, – чтобы все были доброжелательны, скромны и любезны». Рассказчик – пьяница и неиздающийся писатель Борис Алиханов – едет работать экскурсоводом в бывшее семейное имение поэта Александра Пушкина. Официант, «пресыщенный разнообразием жизни», ничего не говорит в ответ, и Борис заказывает водку, пиво и бутерброды с колбасой.
Борис называет себя «чуть ли не диссидентом». Он не находит общего языка ни со своими исполненными благоговения коллегами-экскурсоводами, ни со своей практичной женой Таней, планирующей эмигрировать. В некотором смысле, пьяный довлатовский лирический герой – классический пример такой абсолютно несоветской фигуры, как «лишний человек», образ которого сделали популярным Тургенев и Лермонтов.
Место действия и многие детали автобиографичны. Автор действительно подрабатывал летним экскурсоводом в расположенном к югу от Пскова музее-заповеднике «Михайловское». Русское название повести «Заповедник» в переводе сделано более конкретным и превратилось в «Пушкинские горы». В результате был утрачен легкий угрожающий оттенок, характерный также для «Зоны», повествующей о том, как Довлатов служил охранником в исправительной колонии.
Двусмысленность слова «заповедник», означающего не только поместье-музей, но и природоохранную зону, намекает на идею человеческого зоопарка. И колония, и заповедник в миниатюре отражают безумие советской жизни. В текст «Зоны» Довлатов включил метатекст – письма к издателю, содержащие рассуждения о литературе и о природе зла. Аналогично и в «Заповеднике», среди житейских диалогов и горько-сладких воспоминаний, он размышляет о любви, утратах и творчестве.
Довлатов родился в 1941 году и вырос в Ленинграде. Его мать была армянкой, бывшей актрисой, ставшей корректором, отец – евреем, театральным режиссером по профессии. За зарубежные публикации его выгнали из Союза журналистов, а КГБ уничтожил набор его первой книги. В 1978 году он покинул Советский Союз и в следующем десятилетии стал самым известным в США современным русским писателем после Солженицына и Бродского.
Эмигрантская идентичность Довлатова играет ключевую роль в его творчестве – копается ли он в прошлом в поисках остроумных баек, вспоминает о работе в советской прессе в «Компромиссе» или пишет о нью-йоркских русских в «Иностранке». Однако он избегает сентиментальности и высмеивает советских писателей с их тоской по рушникам и самоварам. Борис из «Заповедника», обсуждая эмиграцию, перечисляет то, что его удерживает: «Мой язык, мой народ, моя безумная страна». При этом он добавляет: «Березы меня совершенно не волнуют».
За шутками прячутся серьезные рассуждения о писательстве, цензуре и изгнании: «Но здесь мои читатели. Кому нужны мои рассказы в городе Чикаго?» Он сравнивает себя с Пушкиным, у которого тоже были «неважные отношения с государством» и проблемы с женой. Повесть Довлатова пронизана сочувствием к другим русским писателям, которых зачастую преследовали: «Так всегда и получается. Сперва угробят человека, а потом начинают разыскивать его личные вещи. Так было с Достоевским, с Есениным... Так будет с Пастернаком».
Сам Довлатов вполне соответствует этому образу: он пострадал от цензуры, его читали в самиздате и отдали ему должное в России только посмертно. Недавно обсуждалась идея превратить дом в Пушкинских горах, в котором он жил, в музей. (Довлатов описывает в «Заповеднике» этот дом – с дырами в крыше и щелями в полу, через которые пробирались бездомные собаки.) В конечном итоге, основная тема Довлатова – это трудный путь человеческой жизни: «Единственная честная дорога – это путь ошибок, разочарований и надежд. Жизнь – есть выявление собственным опытом границ добра и зла. Других путей не существует».
Фиби Таплин
Оригинал публикации: Pushkin Hills by Sergei Dovlatov – review