Наталья Конрадова съездила в Нерчинск, погуляла по еврейскому кварталу и узнала, как жили евреи в Нерчинске в конце XIX и на протяжении XX века. А также – как работают официальная память и беспамятство.
«Евреи приезжали сюда, потому что сами хотели. Им у нас нравилось. Условия для бизнеса были хорошие, они здесь быстро богатели», – вместе с сотрудницей краеведческого музея мы гуляем по Нерчинску, Забайкальский край. О евреях Нерчинска я знаю только, что они здесь когда-то были, потому что в городе было еврейское кладбище. И что в 2002 году, согласно еврейской энциклопедии, здесь жили три еврея. Мне хочется знать подробности, и гостеприимные сотрудники музея ведут меня показывать еврейский Нерчинск.
Мы идем по Советской улице, которая до революции называлась Большой, пересекаем невидимую границу еврейского квартала и останавливаемся перед деревянным домом. Таких пока еще полно в Восточной Сибири – коричневый с белой ажурной резьбой, основательный, но аккуратный. Правда, есть нюанс, который отличает его от большинства деревянных сибирских построек: три больших белых магендовида, по штуке на каждом мезонине.
Глядя на дом со звездами – известно только, что он принадлежал купцам Гольдбергам, – можно подумать, что евреи действительно жили в Забайкалье неплохо. В доказательство этого тезиса мне показывают все имеющиеся в городе материальные следы еврейской жизни. Возле Гостиного двора стоят два деревянных сруба, в которых находились лавки – они тоже принадлежали купцам Гольдбергам. Лавки за сто лет почему-то так и не снесли, а сами они никак не развалятся. Есть в городе еще один дом со звездами, но поменьше и побледнее, куда после бегства хозяев въехал НКВД. Наконец, последнее нерушимое доказательство того, что здесь были евреи: навершие от свитка Торы с гравировкой на иврите «Нерчинск 5659», которое хранится в музее. Рассказывают, что до революции купцам-евреям принадлежало несколько магазинов в городе (часть из них работает до сих пор), но в 1920-е большинство сбежали. На окраине города, недалеко от кладбища, стоял молельный дом, его остатки за частоколом-оградой и гранитные надгробия были видны на сопке еще лет тридцать. Туда мальчишки, дети местной интеллигенции, ходили на охоту за сокровищами: кладбище находилось на месте неолитической стоянки.
Ни одного надгробия больше нет, от молельного дома тоже ничего не осталось. Название «еврейский квартал», пара домов со звездами – и больше никаких подробностей о жизни евреев из нерчинской общины этот город за сотню лет не сохранил. О евреях помнят только, что они были богатыми и им здесь нравилось.

***
Вообще история евреев Восточной Сибири довольно хорошо изучена. Есть исследования, посвященные еврейской политике Российской империи, запутанной и противоречивой, и ее многолетним метаниям: то ли все-таки выгнать евреев обратно в черту оседлости (где для них не было ни земель, ни возможности для бизнеса), то ли оставить в Сибири, особенно богатых и полезных. Около 500 законов и циркуляров вышло в течение XIX века, в основном ограничивающих передвижение евреев или их права на разные виды деятельности. Обоснования к этим законам, циркулярам и особенно губернаторским письмам в столицу с просьбой избавить их от евреев писались в привычном тоне имперского антисемитизма: речь в них шла о необходимости «освобождения Сибири от чрезмерного размножения в ней еврейского населения» и от «еврейской эксплуатации», о «способностях евреев к всевозможным подлогам и изворотам».
Академическая история дает только самое общее представление о том, как жили евреи, – в постоянном ожидании очередных антисемитских «мер», в попытках договориться с местными властями, остаться незамеченными или, наоборот, стать исключением за особые заслуги. Благодаря исследованиям у нас есть общая канва, но не хватает историй о конкретных людях, которые жили здесь всего сто лет назад, их отношениях, привычках и ценностях. В общем, обычных семейных историй, которые передаются поколениями и со временем становятся интересными всем, а не только прямым потомкам. Такой тип историй в Забайкалье уже научились хранить и пересказывать, но пока это делают только потомки казаков. В XVII веке казаки осваивали Сибирь, потом охраняли свежие границы Российской империи, воевали в Первую мировую, подвергались репрессиям в 1930-е, снова воевали в 1940-е, поднимали целину в 1950-е и 1960-е. Про евреев же здесь пока не говорят ни слова – потомков не осталось, а рассказы о чужих предках еще не кажутся интересными и самодостаточными.
Зато еврейские семейные истории изучают европейцы и израильтяне. В архиве мемориального проекта Centropa есть рассказ некоей Софьи Дерибизовой, жительницы Санкт-Петербурга, о ее предках. По счастливой случайности о тех самых Гольдбергах, дом которых мне показывали нерчинские музейщики. На одной из семейных фотографий можно разглядеть и дом: на фоне крыльца и ажурной сибирской резьбы снята вся большая семья братьев Гольдбергов, их мать, жены, дети и работники.

***
В Нерчинске жили пять братьев Гольдбергов: Исай, Абрам, Пинхас, Давид и Леви, а также их мать Хася. Родители Гольдбергов были из Польши, но как они попали в Сибирь, неизвестно. Евреи попадали туда в основном двумя способами: или отбывали ссылку, или оставались после службы в армии. Исай родился в 1870-е годы – значит, их отец мог оказаться в Нерчинске после Польского восстания 1863 года. Впрочем, мог и по любому другому криминальному делу или уже в зрелом возрасте, после армии. Братья владели промтоварным магазином, занимались оптовой и розничной торговлей. У каждого был свой дом с прислугой, а по утрам каждого из них навещала мать Хася. Судя по подписям под фотографией 1913 года, дом со звездами принадлежал Давиду. То ли у него вообще часто собирались все родственники, то ли просто выбрали самый нарядный и представительный «локейшн» для семейной фотографии.
К 1890-м годам началась очередная мощная кампания по выселению евреев из Сибири. Были случаи, когда богатейших людей из Читы или Иркутска выселяли в течение нескольких дней и они не успевали ни собраться, ни продать свой бизнес. Но Гольдберги не пострадали. Наоборот, как раз в это время Исаю привезли из Польши невесту Соню – в Сибири был дефицит девушек, и не только еврейских. Ей было всего шестнадцать лет, и она очень скучала по дому. За следующие пятнадцать лет Соня родила пять девочек и одного мальчика, Якова. Мать Софьи Дерибизовой Малка родилась предпоследней, в 1905 году. «Летом детей вывозили на собственную дачу в курорт Шиванду в окрестностях Нерчинска, – говорит Софья в интервью, – для детей нанимали няню. Одно время няней был китаец, и дети очень любили его».
В 1907 году Столыпин выпустил циркуляр, согласно которому все евреи, поселившиеся в Сибири до 1906 года, могли остаться, если их выселение сказалось бы на экономических отношениях с лицами других исповеданий. Проще говоря, остаться могли только богатые евреи. Из Нерчинска было выселено 24 человека (всего в общине состояло около 500 человек), и это было на тот момент самое спокойное для евреев место во всей Восточной Сибири, потому что из Читы и Красноярска выселяли сотнями.
Семья Гольдбергов была по местным меркам богатой и явно укорененной в городской экономике. Все дети закончили гимназию и много читали: они пользовались библиотекой местного купца и мецената Михаила Бутина. Кроме того, детей учили музыке – благодаря этим урокам тетка Софьи Шифра в 1920-е годы могла подрабатывать тапером в кинотеатрах немого кино. «В семье не было духа строгой религиозности, – рассказывает Софья, – посещали молельный дом, обязательно отмечали дома еврейские праздники. В доме говорили по-русски. На идиш говорила только бабушка Хася». Необязательность в отношении еврейских традиций очень помогла детям Гольдбергов после революции, когда быть выходцем из богатой еврейской семьи стало опасно. Самая младшая из Гольдбергов, Дебора, от еврейского прошлого решительно отказалась и всю жизнь просила называть себя Верой. Остальные не скрывали, но по возможности и не акцентировали.
Незадолго до революции единственный сын Исая Яков попытался перебраться из Нерчинска в Петербург, но вскоре вернулся обратно: ему приходилось каждую неделю платить уряднику взятку, чтобы тот делал вид, что не замечает еврея, нарушившего «черту оседлости». Черту отменило Временное правительство в марте 1917 года. Яков тут же снова уехал в Петербург, где стал библиотекарем. В 1930 году его арестовали и приговорили к трем годам лишения свободы – об этом Софья Дерибизова ничего не говорит, но есть запись в «Книге памяти».
Вскоре после революции две сестры из младшего поколения Гольдбергов вышли замуж за братьев Голумбов – их отец был владельцем винокуренного завода в Нерчинске. «Лия не хотела выходить замуж за Леви, он приходил и устраивал дикие сцены, – говорит Софья. – Родители ее заставили, но она не поменяла фамилию, так и осталась Гольдберг». Обе сестры успели родить по ребенку, а через пару лет в городе начали громить частные магазины и предприятия, в том числе винокуренный завод Гольдбергов. «Винный дух еще долго витал над городом», – говорит Софья. После погрома братья Голумбы уехали в Китай, оставив в Нерчинске жен и детей. Больше семья о них ничего не слышала.
В том же 1929 году Малка вышла в Ленинграде замуж и через год родила Софью Дерибизову, автора воспоминаний. Последний эпизод, связанный с Нерчинском, был в начале 1930-х, когда сестры попытались выслать Малке в Ленинград купеческую мебель и вещи. Весь груз тут же был конфискован, после чего власти собирались забрать вещи и из квартиры. Ситуацию спас русский муж Малки Борис Дерибизов – он сказал, что это его собственность, а не жены.
В 1953 году Софья окончила Гидрометеорологический институт в Ленинграде и проработала гидрологом в Гидрометеослужбе до самого выхода на пенсию. Все это время дом ее дяди Давида Гольдберга в Нерчинске был национализирован – в нем в 1950-е работала аптека, потом был винный магазин, а сейчас находится какая-то контора. Ее мать Малка умерла только в 1997 году. По словам Софьи, она всю жизнь боялась, что обнаружится ее «богатое еврейское прошлое». Разорвав связи с Нерчинском и переезжая в другие города, дети братьев Гольдбергов освобождались от этого прошлого и воспитывали своих детей свободными от еврейской традиции. Поэтому еврейский вопрос никогда всерьез не мешал самой Софье – если она и знала историю семьи, то себя еврейкой в полной мере не считала.