Время от времени возникает насущная необходимость, подавив взаимное раздражение, на минутку приподняв мутную пелену с глаз и подтерев пену с губ, вернуться к взаимоприемлемым значениям основных терминов и категорий.
Разумеется, это касается лишь тех, кто хотя бы чуть-чуть заинтересован в осмысленном диалоге, а не в обмене истошными проклятиями и зловещими угрозами.
Необходимо заново договориться о смысле различных выражений, в состав которых входят такие слова, как «народ» или «Россия». Таких, как, например, «интересы России», «друзья России», «враги России».
Надо все-таки как-то совместно решить, являются ли врагами России те, для кого Россия является частью современного мира, пусть даже и особенной (а кто не особенный?), и являются ли ее друзьями те, для кого Россия – это какая-то висящая в воздухе – наподобие свифтовской Лапуты – огромная часть мировой суши, не признающая ни закона всемирного тяготения, ни прочих универсальных физических, общественных и нравственных законов.
Неплохо бы понять, почему магическое слово «суверенный» все в большей и большей степени понимается не как право на уважение к своим и чужим правам, а как право на своевольное неуважение к правам собственных, да и не только собственных, граждан, право на несоблюдение приличий и прочих норм цивилизованного поведения.
Надо разобраться с тем, насколько понятие «Россия» совпадает с ее государственными институтами и вообще с ее совокупным начальством. Другом или врагом является тот, для кого эта тождественность, мягко говоря, не очевидна. Насколько правильно полагать, будто интересы начальства и «интересы России» – это одно и то же.
Хорошо бы понять, что такое «народ» и в какой степени этот «народ» является активным субъектом отечественной истории и современности.
И что все-таки понимается под «народом»? Точнее, кто? Если народ – это статистическое большинство, выявленное в процессе разной степени достоверности социологических опросов, то существуют ли рациональные основания для уверенности в том, что статистическое меньшинство - это уже не народ?
Либо придется признать, что мы все народ, либо – что никто не народ. Что уже и нет в сущности никакого народа, а есть только слово «народ» как окончательно обессмысленный, хотя и по традиции эффектный инструмент пропагандистских манипуляций.
Однажды я попытался в процессе бесплодного, как оказалось, выяснения понятий с одним интернетовским комментатором выяснить у него, что конкретно он понимает под словом «Родина», употреблявшимся им с повышенной частотой. Он же мне ответил что-то вроде того, что объяснять такие вещи не надо и что если кто-то не понимает, что это такое, то это значит, что у него никакой Родины нет. Поговорили, что называется.
Хорошо бы разобраться, кстати, и с личными местоимениями. Они ведь для чего-то же все-таки существуют?
Хорошо бы в каждом конкретном случае понимать, кто такие «вы» и кто такие «мы». И кто такие «они». Хорошо бы всякий раз ясно представлять, где «я», где «ты», где кто.
Надо попытаться по возможности спокойно разобраться, что такое «за нас» и 'против нас». И почему хочется иногда спросить: «Мы» – это только вы, а не, например, и я тоже?»
Рассказывали, как в начале 80-х годов некий высокий партийный хрен с горы вызвал к себе старого заслуженного дирижера и сказал ему: «Как это так получается, что каждые зарубежные гастроли вашего оркестра заканчиваются тем, что два-три музыканта не возвращаются домой, а остаются за границей? Чего это от вас люди-то бегут?» «Они не от меня бегут, – ответил дирижер. – Они от вас бегут».
Ясно? Ясно. Предельно вроде бы ясно. Но отчего эта ясность столь трудно достижима?
С притяжательными местоимениями тоже не мешало бы слегка разобраться. Кто такие, например, «свои»? А кто не «свои»?
Я вот тоже употребляю слово «свой». «Он свой», – говорю я иногда о человеке, свойства которого пытаюсь обозначить. Я точно знаю, кто такой «свой». Свой – это человек схожего с моими образа мыслей и набора базовых ценностей и принципов.
Но в социально-политической риторике слово «свои» (или «наши») чаще всего обозначает либо политико-географическое (соотечественники), либо – пуще того – родоплеменное единство, которые давно уже никакими единствами не являются.
Парадокс же в том, что чем в большей степени эти «единства» лишены реального содержательного обеспечения, тем они прочнее и соблазнительнее. Советские руководители, кстати, часто употребляли словосочетание «наши люди», в каковом словосочетании слышались отчетливые отголоски времен крепостного права – «люди графа Шереметева».
Поэтому обнаружение среди «наших людей» тех, кто не разделяет «генеральную линию», вызывает понятийный дискомфорт и заставляет придумывать разные не менее бессмысленные термины вроде «малого народа» или «пятой колонны».
Да и с предлогами тоже не все понятно.
Вот, например, в наши дни стала необычайно распространенной конструкция «ложиться под...» Под Америку, под Европу, под НАТО, под что угодно.
Неизбежные эротические коннотации такой конструкции очевидны. И если даже принять их за основу дальнейших рассуждений, то не может не возникнуть вопрос: а вправе ли кому-то оспаривать право другого на самостоятельный и добровольный выбор товарища или партнера по постели, по застолью, по любви, по дружбе.
Не каждый ли сам может и должен решать – причем по обоюдному согласию, а не путем принуждения и насилия, – ПОД кого, НА кого, РЯДОМ с кем ложиться, садиться или идти рука об руку.
Почему чье-либо решительное нежелание «ложиться» ПОД Путина или ПОД злобную, вороватую и мракобесную чекистско-углеводородную шоблу вызывает искреннюю или симулируемую (что в данном случае не так важно) ревнивую ярость разного пошиба профессиональных или самодеятельных патриотов.
Архаическое сознание предполагает борьбу за главное место. Современное сознание – за свое собственное. Кто-то сражается с кем-то за то, чтобы быть главным и первым. Кто-то – за право быть самим собой. А также за право ложиться, садиться, ходить и летать ПОД, НАД, и С теми, с кем ему хочется.
Да, я знаю и сам – и не надо мне об этом говорить – о том, что договариваться, в том числе о терминах и категориях, можно лишь с теми, кто сам этого хочет. Знаю и о том, что диалогическое сознание дается с большими усилиями и не всем. Все знаю. Но договариваться все равно надо. И все равно рано или поздно придется.
По крайней мере всем тем, кто еще не забыл библейскую историю о том, чем закончилось сооружение вавилонской вертикали.
Лев Рубинштейн