В «Издательстве Ивана Лимбаха» вышла книга воспоминаний Ирины Уваровой, вдовы писателя Юлия Даниэля, с чьим именем связывается громкий судебный процесс по статье «антисоветская агитация и пропаганда». Книга охватывает период 1960–1980-х – годы «застоя» и одновременно активной культурной жизни. Ирина Уварова рассказывает о ключевых фигурах того времени, а также о центрах притяжения интеллигенции: театрах, художественных мастерских и журналах. Сайт «Прочтение» предлагает отрывок из книги.

Говорить о нем, о Юлии, можно долго, а чувство, что главного так и не сказала. Есть такая формула – дьявол в мелочах. Но ведь ангелы тоже. Хочу закончить эпизодом, который, может быть, никому ничего не скажет, а мне – очень многое.
Первый отпуск вдвоем. Вначале даже не верилось. Как это так? Для Юлия ничего лучше моря и быть не могло. Приехав с рекомендательным письмом от некого издательского фотографа, мы оказались в жилище ветхом, но просторном, там обитали две старушки. Бывшая хозяйка и бывшая служанка. Сказали: можете пожить у нас, пока не приедет писатель Михалков, вы ведь знаете, кто он? Мы хором кивнули.

– А тогда найдем вам что-нибудь другое. Пока же вот комната.

И мы открыли осевшую, еле живую дверь. Комната была велика и пуста. Что-то посредине вроде ложа, что-то в углу вроде буфета. Хозяйка прохромала через пустынное пространство к противоположной стене – и... открыла море.
Дверца вела прямо в море!
Я застыла.
Юлий же прямо туда пошел, на ходу раздеваясь, – в море! За дверью! Даже не помню, отделяла ли нас полоса глины... А он уже плыл, он уже отдыхал на спине – и не было во всем мире и море человека счастливее его.

Однажды спросила: ты что же, лес вовсе не любишь?

– У меня вся любовь к природе на море ушла.

Потом одна из старушек, та, что была когда-то служанкой, куда-то сходила, с кем-то сговорилась на другом краю поселка, и мы перебрались. Теперь до моря было несколько минут неспешной ходьбы, зато пляж наш собственный. Если какой-то прохожий решал опрометчиво пляж пересечь, хозяин домика тут же появлялся и укорял неизвестного:

– Совести нет, не видишь – люди отдыхают?

Мы были одни. Поначалу даже уши закладывало от тишины небывалой. В обед я жарила рыбу – хозяин ее оставлял в ведерке под верандой. Он много не разговаривал.
Хотя нет: однажды вдруг рассказал, как шпиона изловил и повел к пограничникам. Шпион ему семьсот рублей предлагал; что он ответил, помню дословно: – Я, говорю, родину не продаю, да и семьсот рублей не деньги. Такая жизнь. Сказочная и беспечная. Мы отдыхаем, на другом конце поселка патриарх Михалков, – говорят, с дамой, но это уж нас совсем не касается. А патриарх все-таки касается. Дело в том, что он должен был стать общественным обвинителем на суде, да казус вышел. Казус замяли, но и в обвинители теперь не годился. Перед зданием суда в толпе сочувствующих Синявскому и Даниэлю ко мне подошла незнакомая женщина «из своих».

– А вы знаете, что в Союзе писателей бардак?

– Да кто ж этого не знает!

– Нет, не в переносном смысле!

Поговаривали, что Михалков как-то к этой подпольной (не в переносном смысле) организации (надо же!) был причастен и потому не был допущен блеснуть на суде во всем великолепии. И теперь то обстоятельство, что Михалков и Даниэль оказались обитателями этого в сущности необитаемого острова, было курьезным.

– Может, ночью пойдем петь под окном серенаду? «Союз нерушимый республик свободных»?

– Да ведь у меня слуха нет.

Мы веселились, мы были беспечны, мы были вдвоем.
Впрочем, как раз не вдвоем, и вот об этом я хочу рассказать.
Когда вечером выходили на море посидеть на теплом песке, с нами приходил пес хозяйский, в репьях и клещах. Скоро и другие собаки поселка приходили посмотреть на закат. Непонятно, что происходило в собачьем мире, но честно скажу – они к нему приходили, а не к нам. Меня только терпели. Или не замечали. Так мы сидели на теплом песке в окружении стаи. А стая все увеличивалась, и уже, кажется, все собаки поселка сидели с нами, а потом провожали до самой калитки. И только хозяйский пес провожал Даниэля до крыльца.

– Когда-нибудь я уйду от людей, – неожиданно сказал Юлий, – и буду кормить собак.

Дома в Москве нас поджидал Алик, черный спаниель, а также кот Лазарь Моисеевич, уж они-то рассказали бы вам, какой Юлий был замечательный создатель еды для зверья. Последние сутки в приморском раю лил сумасшедший дождь. Оказалось – под нашей верандой вылупились котята, и много их было. Они замерзли, промокли и плакали. Пришлось их всех забрать к себе, так что последнее воспоминание о Приморском было: компресс из котят.
Рай на то и рай, чтобы было солнце, море, звери. Но:

– Когда-нибудь я уйду от людей...

Что же это было? Напрасно кольнуло в сердце, напрасен был мгновенный укус страха. До этого не дошло. Все кончилось раньше, не стало Юлия. Но прежде чем его забрала смерть, ушли наши звери. Алик умер, Лазарь пропал в лесу под Перхушковом.
Господи! Неужели же не смогу я просто вспомнить то море, ту тишину и того Юлика – предводителя стаи.
Был он смугл, тонок, в шортах, а псы – в репьях.
Да неужели все это было...