Читальный зал

Фото с сайта nkbokov.livejournal.com

О путях Господних... (продолжение)

 И. Б. П. Итак, если Вам не изменяет память, Вы относились к Иисусу Христу как к иудейскому Мессии?

М. Л. Да.

Д. Ю. И Вы еще сохраняете такое представление?

М. Л. Да, конечно. Но не только я один. Христианские Писания говорят, что Иисус есть еврейский Мессия. Из-за переводов мы забыли, что Иисус Христос означает Иисус-Мессия.

И. Б. П. Следовательно, если я Вас хорошо понял, Вы хотите сказать нечто вроде того, что, с одной стороны, необходимо быть христианином, это естественно, а с другой необходимо оставаться евреем, ибо мы нуждаемся в евреях как в евреях, так как это не менее естественно.

М. Л. Да, но это зависит сугубо от Бога.

И. Б. П. Что? Осуществление такого видения будущего?

М. Л. Да, но Вы меня втягиваете в область богословскую, духовную.

И. Б. П. Но это же тема нашего разговора.

М. Л. Тогда необходимо, чтобы собеседник принял некоторые исходные предпосылки. Без этого рассуждение покажется бессмысленным и даже бредовым. Из-за этого, как Вы видите, я постоянно «торможу». Иначе язык станет безумным, бессмысленным. Мы живем в такую историческую эпоху, когда Бог совершает обетование, данное Израилю, «доколе не наступит полнота времен». Также и перед Церковью стоит некий исторический вопрос, требующий разрешения. В Первенствующей Церкви, существовавшей на протяжении первых двух столетий, была так называемая Иерусалимская Церковь, то есть христианская Церковь, состоявшая из евреев. Члены этой Церкви жили в Римской империи повсюду. Одной из постоянных забот ранней Церкви была совместная жизнь иудеохристиан и языкохристиан внутри Новой Церкви, Нового КагалаКагала Мессии. В плане такой совместной жизни евреев и язычников проблема выполнения ритуальных предписаний была наиболее важной. Язычники, ставшие учениками Христа, должны ли они выполнять все предписания иудаизма? Обязательно ли для них обрезание и все предписания, связанные с пищей? Какие обязательства необходимо налагать на них? Эти касавшиеся язычников вопросы, которыми задавались первые христиане, были тождественными тем, какие сами иудеи задавали относительно своих прозелитов. Сам иудаизм под вопрос, так сказать, не ставился.

И. Б. П. Но Ваше уважение к иудаизму и к евреям все же не есть ли оно следствие того, что Вы сами Аарон, сами еврей? Многие другие христиане, даже священники, даже видные представители Церкви, не говорят с таким уважением об иудаизме.

М. Л. Возможно. Но тем хуже для них. Я говорю так потому, что христиане, которые по своему происхождению –- почти все язычники, все же не должны сохранять «языческий» образ мышления. Иисус никогда не называл себя «царем Иудейским». Это язычник Пилат, римлянин, сказал так. В ту эпоху в Израиле в иудейских кругах евреи обычно не называли себя «евреями». Они говорили «народ Израиля». Это «внешние» говорили «евреи». Лексика Евангелия от Матфея, созданного в иудейской среде, в этом смысле очень точная. Бог наделил христиан даром – сделал их «детьми Бога», «сынами Бога», подобно детям Израиля, но каким-то другим образом, через саму личность Мессии, их принявшего. Если бы они оставались верны­ми этому дару, то поняли бы, что неким высочайшим образом вошли в обладание тем даром, каким был наделен Израиль и который сам Израиль, быть может, не смог оценить по достоинству. В глубине сердца я жажду вот чего: обоюдного признания. Я очень хочу, чтобы христиане не забывали, что они – ветвь, привитая к единому корню. И корень этот – Израиль.

И. Б. П. Это некий образ.

М. Л. И странный образ. Дичок был привит к доброй маслине. Садовник же всегда поступает наоборот: к дичку прививают черенок, взятый от культурного растения. Объясняя отношения между языкохристианами и евреями, святой Павел говорит: «Вы, язычники, – как дичок, вы были привиты к доброй маслине – к евреям; вы стали ветвями древа несоответственно вашей природе», – добавляет Павел (см. Рим 11.17-24). Есть нечто вселяющее в меня великую надежду. Воссоздание израильского государства пробудило в евреях духовную и культурную свободу, изменило соотношение проблем. Благодаря этому и в силу изменившегося отношения христиан иудаизм, быть может, окажется в состоянии признать, что христианство есть некое усыновление, дарованное Богом. В конечном счете иудаизм, сохраняя верность своему полученному от Бога призванию, сможет однажды понять, что народы, ставшие христианскими, суть те же, хотя и незваные, дети, которые даны еврейскому народу. Это будет дар в виде нежданного потомства, потомства еще не признанного. И даже если христиане не признали евреев своими старшими братьями, не видят в них того корня, к которому они привиты, необходимо, быть может, чтобы сами евреи увидели в языческих, ставших христианскими, народах своих младших братьев. Но для этого они должны пойти на прощение, ибо были преследования, братоубийственная война. Именно из-за родства произошла война за право наследования. Ведь всегда брат хотел убить другого брата, чтобы получить все наследство. Причина преследования – ревность, зависть (в духовном смысле слова). Ревность эта может претвориться в соревнование, в источник благословения.

И. Б. П. Вы изучали иудаизм?

М. Л. Я читал кое-что из личного интереса, Я не прошел талмудической школы в строгом смысле слова. Это потребовало бы слишком узкой специализации. Но все же я довольно много читал.

И. Б. П. Вы изучали древнееврейский?

М. Л. Я читаю на библейском древнееврейском. Но я не учил современного иврита. Я начал было, но потом пришлось бросить.

Д. Ю. А Вы не почувствовали какого-то особого отношения к себе в связи с Вашим еврейским происхождением?

М. Л. Вы хотите сказать – со стороны христиан?

Д. Ю. Со стороны христиан, со стороны Ваших собратьев и т. д.

М. Л. Мне трудно ответить, потому что меня не очень-то волнует мнение других относительно моей особы. Нездорово интересоваться впечатлением, которое производишь на других. Я был бы очень недоволен, если бы стали проводить опрос, выясняя, что люди думают обо мне в смысле иудаизма. По-моему, это было бы нескромно и нездорово. Все же, если то тут, то там и случаются какие-то вспыш­ки с трудом сдерживаемого антисемитизма, я не знаю, может ли быть иначе. И вполне возможно, что в критические моменты из меня попытаются сделать мишень, «козла отпущения». Но я хочу сказать, что со мной связано нечто куда более значительное, чем то, что я представляю собой в действительности. Речь идет не только обо мне как о конкретной личности, но обо всем том, что исторически связано со мной. Я хорошо знаю, что для многих христиан возложенная на меня столь тяжкая ответственность есть напоминание о той исторической и духовной реальности, которую я называю «корнями». Напоминание о том историческом периоде, который они в глубине сердца часто пытаются предать забвению. То, о чем я говорю здесь, представляет собой чисто христианскую проблему. Христиане признают в Иисусе-Мессии Сына Бога, в смысле, каким Библия наделяет Мессию-Царя, и также в смысле, каким она наделяет вечную Премудрость (согласно учению греков, речь идет о метафизической премудрости). Христиане признают это именно потому, что у них есть определенные критерии, которые были заимствованы именно у иудаизма. Лишь с помощью этих критериев можно избежать искушения отождествить Иисуса с некоей мифической личностью, отнести его к любому положению, усвоить любой культуре. Только при таком условии христианская вера может сохранять присущие ей реальность и истинность. На протя­жении всей истории у христианства было искушение рассматривать образ Христа в качестве некоего божественного образа, облекаемого в одежды той или иной культуры. Но именно Библия говорит нам о самой сущности избрания и тем самым не позволяет смешивать Христа с Аполлоном или Дионисом. Иудаизм свидетель этого един­ственного в своем роде избрания. Для христиан евреи суть живые свидетели исторической реальности, единственной в своем роде с точ­ки зрения христианской веры. Понять сущность христианской веры можно лишь принимая избрание Мессии, а само избрание Мессии можно понять лишь принимая избрание Израиля. Тот, кто пытается избавиться от этой основы христианства, кончает преследованием евреев, желанием их уничтожить. Такое отрицательное отношение к иудаизму имело место в истории христианства и было осуждено. Я имею в виду ересь Маркиона, который хотел исправить Евангелия, уничтожив в них все следы Библии, то есть Ветхого Завета. Эта осужденная Церковью ересь вновь ожила в нашу эпоху, Вы знаете, что некоторые протестантские историки в Германии, опираясь на тот факт, что Иисус был галилеянином, выдавали его за арийца. Но христиане Запада также могут поддаться искушению и замолчать еврей­ское происхождение Иисуса. Когда они обращаются к людям Африки и Азии, говоря им лишь, что Евангелие есть некий жизненный идеал, в этом кроется риск, ибо, став христианами, африканцы скажут: «Для нас, африканцев, Ветхий Завет это наша африканская культура», а в Азии могут сказать: «Наш Ветхий Завет – это священные писания Азии». Будут ли они правы, говоря так? Где равновесие, необходимое для христианской веры? На проходившем в 1977 г. в Риме Синоде епископов кардинал Марти очень настойчиво говорил о необходимос­ти принимать все Писание. Сопоставляя Новый Завет с языческими культурами, вводя его в культурный обиход той или иной языческой страны, невозможно сохранить верность ему без Ветхого Завета.

И. Б. П. Да, ведь все же Десять Заповедей содержатся именно в Ветхом Завете.

М. Л. Десять Заповедей и их традиционное «двойное резюме» в иудаизме: «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь есть един. И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою, и всеми силами твоими (Втор 6.4-5); люби ближнего твоего, как самого себя (Лев 19.18)», в самом центре молитвы и учения Иисуса. В этом сущность христианской верности (Лк 10.25-28). Не случайно христианская антропология, как она, в частности, сегодня представлена Иоанном Павлом II, непосредственно, с какой-то удиви­тельной настойчивостью опирается на начало Торы, на первые главы Бытия. Все же надо признать, что существует объективный риск внутренне исказить христианскую веру, как бы «объязычивая» ее. В разные эпохи в разных культурах было искушение «объязычить» христианство. Несомненно, христианство живет в большом напряжении, ибо его призвание стать «светом для народов». Но сегодня сохранить верность самому себе можно лишь продолжая самому принимать тот дар, который был вручен Израилю. В действительности же произошло нечто вроде обоюдного разрыва, когда в определенный момент еврейские власти сказали: «Невозможно сохранить верность синагоге, оставаясь учеником Иисуса», а христиане сказали: «Не может быть христианином тот, кто продолжает выполнять предписания иудейских установлений». Так что произошло глубокое расхождение, нечто вроде разделения реки на два рукава.

И. Б. П. Итак, можно было бы чуть ли не сказать... Сами Вы, наверное, не можете... но я, ваш слушатель, дерзну спросить: не чувствуете ли Вы себя где-то больше евреем, чем неевреем?

М. Л. Затрудняюсь ответить. Во всяком случае, я глубоко ощущаю себя евреем.

И. Б. П. А что касается вопросов не духовных, не религиозных, испытываете ли Вы чувство солидарности с евреями во всем мире? Что испытываете Вы, когда читаете в какой-нибудь газете, что, например, в Советской России евреи подвергаются преследованиям только за то, что они евреи?

М. Л. Если Ваш отец, Ваша мать, Ваш двоюродный брат, двоюродная сестра больны или преследуются, можете ли Вы не чувствовать себя вместе с ними?

И. Б. П. Как Вы думаете...

М. Л. Это же мои братья!

Д. Ю. Будет ли очень нескромно, если мы попросим Вас рассказать о главных этапах Вашей жизни? Вы рассказывали нам о том, что происходило с Вами в возрасте четырнадцати лет. Ну а затем? В 1940, в 1942?

М. Л. Я терпеть не могу рассказывать о таких вещах публично!

Д. Ю. Но мы обращаемся к очень чуткой аудитории.

М. Л. Нет, нет! Я не хочу!

Д. Ю. И которая с большой симпатией относится к Вам.

М. Л. В этом я ни секунды не сомневался. Но то, что я Вам скажу, пойдет дальше. Неизбежно, рано или поздно.

Д. Ю. Не обязательно.

И. Б. П. Это будет на иврите.

М. Л. Что ж, раз это нужно... я попытаюсь поделиться с Вами некоторыми воспоминаниями. Была война, Я должен был покинуть город, в котором жил, и скрыться, чтобы не стать жертвой доноса. Надо мной нависла реальная угроза, о которой меня предупредили. Знаете, это был момент, когда нужно было отмечаться в префектуре. Вначале мои родители этого не сделали. Но затем в конце концов пошли в префектуру и объявили себя евреями. Вот.

Д. Ю. Это было в Орлеане?

М. Л. Нет, то есть я был в Орлеане, а мои родители оставались в Париже. В 1940 г. они разрешили мне креститься, но с большим внутренним сопротивлением. Однако я настаивал, и они уступили. По-моему, им казалось, что это хоть как-то убережет меня от преследований, угроза которых стала явной уже летом сорокового года. Но для меня это было совсем другое дело. Тогда носить звезду стало обязательно. Было испробовано все: фальшивые бумаги и т. д. Не буду входить в подробности. Отец заранее отправился в свободную зону, чтобы укрыться там. Мать осталась в Париже, продолжала зарабатывать деньги, держать лавку. Ведь нужно было что-то есть. Потом ее арестовали. Как и другие принадлежавшие евреям лавки, которые находились «под наблюдением администратора-арийца», нашу лавку конфисковали, а квартиру разграбили и поселили в ней «арийцев». Мать арестовали по доносу, что она не носит желтую звезду. Ее отправили в пересыльный лагерь в Дранси. Мы сделали все, чтобы попытаться ее спасти. Так или иначе. Затем ее забрали и увезли. И лишь читая опубликованный Сержем Кларсфельдом список погибших французских евреев, я узнал, что мать увезли в Аушвиц. И больше мы о ней ничего не слышали. Она знала, что все евреи будут убиты. Она знала это еще в Дранси. Об этом она написала в письмах, тайно переправленных с помощью охранников Дранси. Разумеется, за известную мзду. Я уехал из Орлеана. Закончил среднюю школу и одновременно начал готовиться к экзаменам по химии. Принимал участие в подпольном движении, распространял листовки журнала «Христианское свидетельство». В конце концов, я делал то же, что делали тогда многие восемнадцатилетние и семнадцатилетние молодые люди во Франции. Затем пришло освобождение. Я хотел стать священником. Это было моей страстной мечтой. Отец был страшно против. Тогда я пошел в университет, два года занимался филологией. Участвовал в студенческом профсоюзном движении.

Д. Ю. В Париже?

М. Л. В Париже. В 1946 г. я поступил в Парижскую духовную семинарию для лиц с университетской подготовкой. В 1954 г. был рукоположен и вплоть до 1969 г. занимался, в качестве священника, церковной работой среди студентов. Я отвечал за церковную работу среди студентов Сорбонны и других парижских университетов; поэтому я был в то время хорошо знаком со многими людьми, принадлежавшими к парижской интеллектуальной среде. Затем я десять лет был приходским священником в одном из пригородов Парижа, около Булони. После чего к моему величайшему изумлению Папа назначил меня епископом Орлеана. Еще больше я был изумлен, когда меня назначили Архиепископом Парижским. Так что вот...

Д. Ю. Как принимается подобное решение? Вам известны детали процесса, который привел к назначению Вас Архиепископом Парижским? Вы лично знакомы с Папой?

М. Л. Я познакомился с ним лишь после того, как стал епископом. Это именно он принял решение. Нунций представляет Папе кандидатов, говорит: «Предлагают того-то или того-то». Папа наводит справки.

И. Б. П. Тогда он сказал: «Этот господин по происхождению еврей?»

М.Л. Да. Еще бы!

Д. Ю. И что, именно поэтому Вас и выбрали?

М. Л. Я не знаю. Да и откуда мне знать?

Д. Ю. Вы никогда не разговаривали об этом с Папой?

М. Л. Нет, никогда. Но когда меня назначили, я отправил ему письмо, в котором рассказал, что мои родители родом из Бендзина и что большинство моих родственников погибло в Аушвице и в Польше. Все это он прекрасно знал уже в тот момент, когда решил поручить мне это служение.

И. Б. П. Все это очень важно для нас.

М. Л. Да.

И. Б. П. В чем состоит Ваша работа в качестве Архиепископа? Мы себе это не очень-то представляем.

М. Л. Если бы я сам знал! Мне приходится бороться со множеством проблем. Я должен помогать христианам, живущим в Париже, укреплять их веру, помогать им жить в соответствии с их верой. Есть также и многое другое. Ведь Франция достаточно централизованная страна. Париж занимает важное место... В известном смысле Архиепископ Парижский представляет собой официальную фигуру. Поэтому, по необходимости, ему приходится встречаться с самыми разными людьми. Это самое очевидное... самая известная сторона моей деятельности, поэтому я сразу упоминаю о ней, иначе я могу упустить ее из виду. Послы иностранных государств хотели бы нанести мне визиты вежливости. Но из-за нехватки времени я до сих пор еще не принимал таких визитов. Если бы я не был осторожен, то все мое время уходи­ло бы на подобные официальные дела. Все же я должен этим занимать­ся. Например, любой иностранный епископ, попадающий в Париж, желает, просто из вежливости, нанести мне визит. И так далее... Все это связано с тем местом, какое занимает Париж в современном мире. К тому же есть работа, требующая участия всех епископов Франции, а зачастую и всего мира, так как необходимо принимать некоторые решения. Обсуждение вопросов протекает очень демократично, вопреки тому, что об этом, может быть, думают. Многим людям кажется, что Церковь функционирует наподобие центрального комитета коммунистической партии. )

И. Б. П. У Вас есть нечто вроде административного аппарата?

М. Л. Небольшой и недостаточный! Но вернемся к тому, что представляется мне самым важным. Самое главное для меня – это верность призванию священника, человека Божьего. Ради тех, с кем встречаюсь, людей в большинстве верующих, но также и неверующих. Помогать общинам и приходам, разным движениям и группам жить в вере, проводить христианскую жизнь. Действительно, верные сталкиваются с крайне трудными проблемами, порожденными стремительными изменениями в нравах, в условиях жизни и обстоятельствах, при которых приходится веровать в Бога. За последние несколько десятилетий произошла немыслимая эволюция. Конечно, я легко мог бы оказаться в плену своих формальных обязанностей. Все направлено именно к этому. Я хочу сказать: вся французская традиция как бы подталкивает к этому. А я этого не желаю. Поэтому я должен бороться, идти против течения, чтобы достичь своих целей.

И. Б. П. Есть ли у вас время для молитвы?

М. Л. Есть, но для этого необходимо усилие.

И. Б. П. Это входит в Ваш распорядок дня? Между таким-то и таким-то часом... никаких встреч...

М. Л. Да. Я так и поступаю. Это единственная возможность. Один день в неделю я полностью отвожу для молитвы и каждый день по крайней мере час, помимо обязательных ежедневных молитв. Но это единственная возможность, которой я располагаю.

И. Б. П. Позвольте мне теперь задать Вам другой вопрос: читают ли Архиепископы книги нерелигиозного содержания? Смотрят ли фильмы? Есть ли у них телевизор? Читают ли они «Франс суар»?

М. Л. В бытность мою приходским священником я считал необхо­димым отводить, скажем, треть моего времени чтению, размышле­нию. Но с тех пор как на меня навалилось тяжкое епископское служе­ние, я разрываюсь между неотложными делами. Так что надо мной нависла великая опасность превратиться в полного тупицу! (Смех.) Я не шучу. Я прекрасно сознаю эту опасность. Домой я возвращаюсь очень поздно. У меня нет больше времени смотреть телевизор, да и раньше я его не слишком часто смотрел. У меня нет больше времени слушать радио. Я больше не хожу в кино и не читаю. Я считаю, что такое положение ненормально.

И. Б. П. А газеты?

М. Л. Я их просматриваю. Я быстренько пролистываю еженедельники. Но так не может долго продолжаться.

И. Б. П. Ваше положение не очень-то завидное?

М. Л. Видите ли, все, что я делаю, связано с моим служением. И не потому, что я это выбрал, и не потому, что это мне нравится, но потому, что этого требует от меня Бог. И как раз именно это при любых обстоятельствах позволяет мне сохранять мир сердца и ума.

И. Б. П. Стало быть, Вам больше нравится жизнь простого приходского священника?

М. Л. Да.

И. Б. П. Непосредственное общение с людьми?

М. Л. Да. Возможность проповедовать, совершать богослужения, разговаривать с людьми, у которых есть проблемы, связанные с верой, помогать людям в их жизни, возвещать им любовь, какую Бог принес людям.

И. Б. П. На Вас также лежат и общественные обязанности?

М. Л. Не прямо. Что, собственно, Вы имеете в виду?

И. Б. П. Отношения с правительством.

М. Л. Да, я полагаю, что это мой долг. Служение, которое я несу, обязывает меня, помимо всего прочего, в нужный момент говорить о требованиях совести человеческой и христианской. Не прежде все­го и не только посредством каких-то деклараций, сделанных через прессу. Ведь часто призыв к общественному мнению означает, что дело дошло до крайности, до ругани. Если хочешь сказать нечто полезное ответственному политическому лицу, нужно действовать, так сказать, в личном порядке. Так что мой долг, я полагаю, быть лично знакомым с главными представителями социальных, политических и экономических сил страны, с тем чтобы они знали того, с кем имеют дело, а я знал бы тех, к кому обращаюсь со своим словом... Я – служитель Бога, поэтому я хочу, чтобы мои слушатели ясно пони­мали мою позицию позицию верующего; я хочу, чтобы они понимали, во имя чего я говорю, стараясь быть свидетелем справедливости, мира и истины. Я должен ясно показать, что не представляю собой какого-то заинтересованного партнера, защищающего свои частные интересы или оказывающего влияние в политической игре. Так что я считаю своим долгом иметь отношения и с главой государства, и с главой правительства, и с представителями оппозиции, и с представителями основных общественно-политических организаций страны.

И. Б. П. Обсуждается ли политика Ватикана на архиепископском уровне?

М. Л. Более или менее. Я хочу сказать, что обсуждаются чисто церковные заботы. Например, нас непосредственно не касается все то, что Ватикан предлагает сказать или сделать в Южной Америке. Но мы можем высказать свое мнение.

Д. Ю. У Вас тесная связь с Ватиканом? Вы часто посылаете отчеты о проделанной работе?

М. Л. Нет. Но, знаете, я здесь еще новичок. Существуют канонические правила. Согласно одному из них, каждые пять лет епископ должен нанести визит Папе.

Д. Ю. Раз в пять лет?

М. Л. Раз в пять лет епископы приезжают в Ватикан и дают суммарный отчет о положении в своей стране. Но Иоанн Павел II стал поступать по-иному. Он сам ездит. А это само по себе вызывает общее собрание ответственных лиц той страны, куда он приезжает. Для разрешения же каких-то частных проблем имеются рабочие группы. В каждой такой группе есть делегат от той или иной национальной Церкви. У Рима есть вековая традиция ведения дел Церкви. Одна из послесоборных проблем обновление этой традиции, с тем чтобы все национальные Церкви принимали непосредственное участие в делах всей Церкви. Папа прилагает много усилий для того, чтобы ватикан­ская администрация не превратилась в некую централизованную, тяжелую на подъем бюрократию. Сегодня это одна из его главных забот. Старясь идти в направлении, указанном Вторым Ватиканским Собором, Папа желает, чтобы епископы всего мира могли участвовать в управлении всей Церковью, вносить в это дело свой вклад. Приведу пример. Внутреннее церковное право есть нечто очень важное. На протяжении столетий оно несколько раз обновлялось. Последняя редакция была осуществлена в начале нашего века. Сейчас идет коренная переработка церковного права. Уже несколько десятилетий эта работа совершается комиссиями, составленными из международных экспер­тов, а также епископов и кардиналов. Перед тем как обнародовать результаты этой работы, Папа в последний раз обратился к епископам всего мира, дабы они еще раз критически рассмотрели новую редакцию церковного права, подвергли ее еще одной, последней обработке.