Читальный зал

Еврейское искусство. Между национальным и универсальным

Когда появились первые художники-евреи, как они решали дилемму между национальным и общечеловеческим, и почему американский и советский авангард представлен почти сплошь еврейскими именами – в интервью с израильским искусствоведом, главным куратором Еврейского музея в Москве, приглашенным лектором магистерской программы по иудаике НаУКМА Григорием Казовским.

– Григорий, евреев часто называли «народом без искусства» (по аналогии с «народом без земли»). Насколько это верно, если мы говорим о живописи, а не ритуальной иудаике? 

– Это верно лишь в том смысле, что до эпохи Гаскалы такой профессии, как художник, у евреев просто не существовало. Но, например, среди известных медальеров, скульпторов и резчиков эпохи Возрождения есть немало еврейских имен, которые упоминает основоположник современного искусствознания Джорджо Вазари.  Не говоря уж о том, что существует колоссальный пласт еврейского народного искусства, который малоизвестен – в нашей истории гораздо больше утрат и потерь, чем уцелевших артефактов.

Первые же профессиональные (в европейском значении этого слова) живописцы-евреи появляются в начале XIX века, наиболее известным из которых стал Мориц Оппенхейм в Германии…

– А кем они сами себя считали – немецкими художниками с еврейским акцентом или еврейскими художниками, живущими в Германии?

– От акцента они как раз старались избавиться – в полном соответствии с идеалом Гаскалы, гласившим, что можно быть хорошим евреем и добропорядочным гражданином своей страны. В этом смысле очень характерна работа Оппенхейма под длинным названием «Возвращение еврея-добровольца после Освободительной войны в семью, живущую согласно старым традициям», написанная в 1833 году.  Освободительная война – это война с Наполеоном, символизирующая немецкий патриотизм и национальное единство, которыми  модернизированные евреи очень дорожили.  Воинская служба была для евреев важнейшим элементом модернизации и интеграции, одним из символов гражданского равноправия, недаром отец добровольца с благоговением рассматривает Железный крест на гусарском мундире сына (черные ленточки на рукаве свидетельствуют о ранении). Это настоящий еврейский дом – на столе стоит бокал для кидуша и лежит хала, мать держит чашу для омовения рук.  Другими словами – перед нами идеальная немецкая семья моисеева вероисповедания. 

Но если Оппенхейм видит свою задачу в поиске компромисса между еврейским и немецким, то такой видный мастер, как Эдуард Бендеман, оформлявший королевский дворец в Дрездене, переживает свое еврейство как некую травму, наказание свыше, и для него идентификация с немецкой культурой намного важнее, чем принадлежность к евреям.      

– Национальные элиты западноевропейских стран воспринимали этих художников как своих? Насколько были распространены идеи о тлетворном влиянии еврейства в искусстве, подобно тому, как Вагнер ополчился против еврейства в музыке?

– Это зависело от многих факторов. Оппенхейм – очень известный немецкий художник, но немецкие критики ценят его не за то, что так дорого еврейской публике. Для них важна его принадлежность к общим тенденциям немецкого искусства того времени – портреты Гейне и Берне кисти Оппенхейма, его иллюстрации к произведениям Гёте – считаются классическими.

Такой мастер, как Леопольд Горовиц, вообще был едва ли не придворным живописцем  австрийского императора и был принят в высшем свете – ему позировали император Франц Иосиф, императрица Елизавета Австрийская, а «еврейская» известность к нему пришла после полотна «Девятое ава в синагоге».     

Успешным воплощением идеалов Гаскалы считается и творчество Александра Лессера – он был абсолютно интегрирован в польскую среду, его главное произведение – «Похороны жертв манифестации 1861 года», где мы видим раввинов (Ястрова и Майзлиша), стоящих рядом с епископом, – висит сегодня в Еврейском музее Варшавы.  Это выглядит как манифест польско-еврейского единства. Многие евреи поддерживали польское освободительное движение, в них видели союзников в борьбе против российских оккупантов, и подобная картина отвечала настроениям тогдашней польской политической элиты.

Сложное отношение к родившемуся в Дрогобыче и начинавшему во Львове Маурицио Готтлибу, чьи  работы висят в Варшаве в Национальном музее напротив полотен главного национального художника Польши Яна Матейко. У прожившего всего 23 года Готтлиба практически все работы посвящены еврейской теме. Разумеется, сегодня, когда стало модно объявлять еврейский элемент частью польского наследия, очень легко заявить, мол, все это наше – польское. В истории всегда есть место парадоксам, хотя еврейские акценты в творчестве многих художников-евреев возникали именно из-за их отторжения поляками. 

Евреи стояли у истоков и национальной румынской живописи – собственно, первая румынская картина – «Революционная Румыния» – написана евреем Константином Розенталем, который умер в тюрьме после поражения революции 1848 года. В изгнании скончался и Барбу (Иуди) Исковеску, который также был одним из самых первых «румынских» художников.  

– Как к этим мастерам относились в еврейском обществе? И как разрешался спор между национально-конфессиональным и общечеловеческим? 

– Отношение менялось – в этом контексте вспоминается фельетон на идише И-Л. Переца в варшавской газете «Хайнт», опубликованный после смерти Марка Антокольского – скульптора №1 в Российской империи, академика, командора ордена Почетного легиона и прочая, и прочая.  Скульптор скончался в Германии, и его тело перевозили для погребения в Петербург.  Ицхок Лейбуш Перец написал полемический фельетон (в ответ на выступления в периодике, что, мол, Антокольский – русский художник) о том, как душа Антокольского летит в Петербург и два ангела борются за нее – русский православный и еврейский. Каждый тянет ее в свою сторону, но в результате она прибывает на Санкт-Петербургское еврейское кладбище…

С одной стороны, когда Стасов пенял Антокольскому за отход от еврейских тем, тот отвечал, что вообще-то он русский художник. С другой, когда скульптор представил своего «Христа перед судом народа», разразился грандиозный скандал – это было первым в истории изображением Иисуса как традиционного еврея – с пейсами, в талите и т.п. «Человек с таким носом не может быть носителем великих идей!», – возмущался Крамской.

Долгое время способности евреев к художественному творчеству вообще отрицались, и один из критиков сравнивал феномен Антокольского с успехом еврейских сельскохозяйственных колоний в Новороссии, так как считалось, что евреи не способны и к земледелию. Чуть позже еврейские идеологи призывали творить еврейское искусство, при этом никто не знал, что оно должно собой представлять.

Единства не было – это очень сложная проблема, связанная с раздвоенностью еврейского интеллигента, перед которым стоял широкий спектр выбора разной культурной идентификации.  

– Многим ли удалось пройти по узкой дорожке между национальным и универсальным?  Остались ли евреями потомки этих художников или полностью ассимилировались? 

– Процесс модернизации во многом трагичен, тем более, что он происходил на фоне уничтожения еврейской культуры и самих евреев. Дети Антокольского, насколько я знаю, остались евреями, но большинство потомков расстрелянных идишских писателей не могут прочитать в оригинале произведения своих отцов.

Еврейство многолико, и лично я не берусь сказать, кто правильный еврей, а кто нет. Но даже в выборе профессии художника уже было нечто, отдалявшее этих людей от традиционной общины.

– Когда еврейская тема стала модной, и кто, главным образом, выступал покупателем работ художников, подобных Исидору Кауфману? 

– Если под еврейской темой понимать библейские сюжеты, то она всегда была модной. А вот мода на изображения традиционных евреев возникла в конце XIX – начале XX века и связана с патерналистским отношением к ост-юден и отчасти ностальгией по этому идеализированному миру.  Это произошло, когда еврейская буржуазия перестала стыдиться своего происхождения, появились меценаты и еврейский арт-рынок.

Далеко не все подобные произведения сводились к фольклору и бытописанию. «Часовщик», написанный учителем Шагала – Йехудой Пэном в 1914 году, – это целое размышление о Времени. Газета в руках патриархального старика-часовщика называется «Хайнт» («Сегодня»), и на первой ее странице аршинный заголовок «Большое наступление в Карпатах» – предвестник новой эпохи. Но часовщик читает последнюю страницу – видимо, рекламные объявления…      

– В какой степени над разными концепциями еврейского национального искусства довлела идеология? Сионистская, если мы говорим о школе «Бецалель», или левая коммунистическая, если имеем в виду объединения типа «Культур-Лиги». Это было присуще исключительно еврейскому искусству или можно провести аналогии с формированием национального искусства у других народов?

– Еврейский опыт вовсе не уникален. Тот же Стасов поучал русских художников, указывая им, как и что нужно писать, откровенно признаваясь, что при этом важен даже не высокий художественный уровень, а типическое обобщение, обращение к народной жизни. За это он готов был простить невысокий профессионализм многим передвижникам, видя в них представителей национальной школы российской живописи. Среди них были, безусловно, выдающиеся мастера, но почитайте, например, что пишет Репин Стасову, – мол, все эти Микеланджело и Рафаэли не стоят кисти нашего Крамского.  

Для многих народов на каком-то этапе истории идеи национального искусства были очень актуальны.  У евреев этот процесс шел почти параллельно с поисками украинцев – вспомните утопии Нарбута или Бойчука с его идеей синтетического национального стиля. Практически одновременно формировалась национальная идея – как украинская, так и еврейская. Иван Франко интересуется сионизмом, заимствует символику и термины из сионистского лексикона, проводит параллели между народами.

Идеология в искусстве заключается в конструировании программы. Для Соединенных Штатов это актуально по сей день. Что должен изображать американский национальный художник? Небоскребы или жителей Среднего Запада, как какой-нибудь Хант? На какие традиции он должен опираться? Что становится предметом изображения в классическом американском пейзаже? Кстати, пейзаж – очень национальная форма искусства – национальная природа отражает душу народа – и эта идеологическая формула применима ко многим странам.

– То есть художники-евреи, внесшие огромный вклад в американский авангард, поначалу воспринимались как чужаки?

– Разумеется. Америка была очень консервативной в художественном плане страной вплоть до Второй мировой войны. Все новые тенденции привозили иммигранты – главным образом, восточноевропейские евреи. Это было настолько очевидно, что в американской критике звучали антисемитские нотки, модернистов обвиняли в том, что они создают совершенно не американское искусство, и на тот момент это было правдой.

Непропорционально большая роль евреев в американском авангарде объясняется и тем, что модернистское искусство связано с левыми политическими идеями, а евреи активно продвигали эти идеи – лейбористские, анархистские, феминистские.

Например, в первой четверти XX века практически вся анархистская пресса в США выходила на идише. Рудольф Рокер – известный английский анархист, перебравшийся в Америку, был вынужден выучить идиш, потому что ему негде было печататься. Анархизм был идеологически связан с американским дадаизмом, и не случайно среди дадаистов немало евреев.

С кем общался Есенин в Нью-Йорке? С писателями, говорившими на идише, в основном, публиковавшимися в социалистической прессе, – они его переводили с русского на английский. Маяковского в Америке принимали члены прокоммунистического клуба им. Джона Рида – главным образом, русскоязычные евреи.  

Группа художников-экспрессионистов Ten состояла исключительно из евреев, большинство которых учились в юности в The Educational Alliance Art School – бесплатной еврейской школе в Нижнем Ист-Сайде. Группа эта ставила перед собой чисто творческие, а не национальные задачи   – она боролась против социального (не путать с социалистическим) реализма, во главе которого тоже стояли два еврея – Бен Шан и Вильям Гроппер.  Но когда Еврейский музей в Нью-Йорке возглавил радикальный авангардный критик Харальд Розенберг, – он начал выставлять абстрактный экспрессионизм, видя в нем именно еврейское искусство.

– А критики тоже считали это направление «еврейским» искусством?

– В том-то и дело. Они писали, что евреи – самая модернистская нация, а значит, любой художник-модернист тоже еврей. Поэтому в Еврейском музее выставлялись Джексон Поллок и Джаспер Джонс, этнически никакого отношения к евреям не имеющие. Национальное приобрело универсальный характер – разве не к этому стремились многие художники-евреи, начиная с Морица Оппенхейма. Возникла новая эстетика на основе кантовского понимания второй заповеди: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения».  Барнетт Ньюман – один из самых дорогих художников современности (его Black Fire I был продан за $ 84,2 млн), писавший под влиянием еврейской традиции, вовсе не рассчитывал на то, что непосвященный зритель «расшифрует» его полотна. Что может сказать его «Имя», если зритель не знает иврит и не подозревает, что красные полосы – это буквы тетраграмматона, а вторая и четвертая полосы справа – не случайно одинаковой ширины, поскольку символизируют одну букву – הּ.

Интересно, что именно евреи первыми стали воспевать эстетику небоскребов – как символ американского мегаполиса и американской цивилизации вообще – и местная критика их за это не жаловала.  Первые фотографии небоскребов были опубликованы Альфредом Стиглицем в журнале Camera – человеком, который, как пишет «Британника», почти в одиночку втолкнул свою страну в мир искусства XX века.

– Можем ли мы на сегодняшний день говорить о еврейском искусстве или это условность?

– Тематический подход себя исчерпал, у каждого свои представления о том, что такое еврейское искусство. Еще Шагал писал, мол, все говорят о еврейском искусстве, а я не знаю, что это такое.

В хасидской среде по-прежнему любят жанровые сценки, но отношение к искусству изменилось и там – есть раввины, которые занимаются живописью, появились женщины-художницы. Израильское искусство тоже никак не может определиться – еврейское оно или нет. В 1990-е годы в Израиль репатриировался один художник, который привез дипломную работу – «Маркс и Энгельс в Лондоне» – два бородача идут по набережной Темзы. Маркс и Энгельс на новой родине оказались никому не нужны, и автор доработал полотно – основоположники научного коммунизма превратились в других бородачей – Герцля и Нордау в Базеле. Можно ли это считать еврейским искусством? 

С другой стороны, иногда очень непросто отделить еврейское от универсального. В прошлом году мы провели в Еврейском музее и Центре толерантности в Москве выставку «Евреи в русском авангарде. 1910–1980».  Ничего специфически еврейского в творчестве большинства этих художников не было, но оказалось, что… практически весь русский авангард представлен еврейскими именами. Критики и зрители были совершенно к этому не готовы, нас обвинили в национализме. «А где же все остальные?», – негодовала публика. «Действительно, где? – интересовались мы в свою очередь. – Почему нет других художников в советском авангарде?».  И почему попытка назвать вещи своими именами вызывает такое лицемерное отторжение? Как видите, вопросов больше, чем ответов…

Беседовал Михаил Гольд