Читальный зал

Андрей Сарабьянов представляет выставку «До востребования» в Еврейском музее и центре толерантности. Апрель 2016

Андрей Сарабьянов: «Где‑то эти вещи лежали. Валялись, я бы сказал»

30 марта в Еврейском музее и центре толерантности открывается выставка «До востребования‑2» – продолжение одноименного прошлогоднего проекта, посвященного искусству русского авангарда. С куратором экспозиции Андреем Сарабьяновым мы побеседовали накануне открытия выставки.

– Чем эта выставка принципиально отличается от первой, которая стала открытием не только в плане содержания, но и в дизайне? Шпалерную развеску, когда работы разных художников повесили сплошным ковром, в несколько рядов, не оценили тогда даже некоторые профессионалы.

– Да, и ушли возмущенные. Забавно, что авангард снова порождает недоумение, недовольство. Это свидетельствует о том, что перед нами живое искусство, оно еще не стало классикой и продолжает вызывать бурные эмоции. Что было, кстати, одной из целей самих авангардистов, особенно в предреволюционные годы.

– Сто лет прошло, а получается – мало что изменилось. Мы все еще боремся за создание музеев современного искусства.

– И стоим на месте, хотя первое предложение о создании такого музея было высказано художником Иосифом Школьником на 1‑м Всероссийском съезде художников в Петербурге в 1912 году. А в 1918‑м в Москве было создано Музейное бюро, занимавшееся рассылкой по провинции современного искусства. И до середины 1921 года оно работало очень мощно – картины рассылались по всей стране.

– Что значит рассылались?

– Приезжал представитель города, в котором имелось художественное училище. Это мог быть даже художник или человек знающий, но мог быть и чиновник, и просто посыльный. Под расписку он увозил под мышкой рулоны холстов, графики и даже скульптуру.

– Под эти музеи выделялись здания?

– Главное – под это выделялись средства. Впервые в мире современные художники продавали свои картины государству, и за приличные деньги. Татлин писал: «Денег теперь как у проститутки, так же храню в чулке». (Он выразился, правда, погрубее.) Кстати, «Черный квадрат» Малевича был куплен Музейным бюро – для Московского музея живописной культуры.

– Что это был за музей?

– Московский музей живописной культуры – один из нескольких, открытых в то время, он просуществовал до 1926 года. А в Петербурге был создан Музей художественной культуры. В Нижнем Новгороде недолго был подобный музей, в Костроме… Их было несколько, а предполагалось создать около сорока музеев, и авангард разослали в сорок городов.

Была идея учить современному искусству на подлинниках – конечно, наивная, но, возможно, благодаря этому многое сохранилось.

– Неужели не было попыток в музеях эти вещи уничтожить?

– Не каждый директор музея отдаст приказ сжечь произведение искусства, хотя приказы такие были. В Хабаровске сожгли, но это редкий случай. Представьте себе, приходит приказ из министерства, создается внутренняя комиссия – но члены ее все друг друга знают. Конечно, боялись доносов, но в основном удавалось все припрятать. Где‑то эти вещи лежали. Валялись, я бы сказал. Потом их стали потихоньку сортировать, описывать, изучать.

– На первой выставке «До востребования» мы смогли более или менее представить себе географию этих музеев. Помню замечательного Алексея Кокеля из чувашского музея.

– Кокель как раз попал туда не через Музейное бюро – его работы были переданы туда позднее. Но есть другое имя в чувашском музее – Роман Семашкевич. Художник вхутемасовского круга, большие надежды на него возлагались. В 1930‑х был арестован, исчез в лагерях. Работы, конфискованные при аресте, пропали. Благодаря его вдове было сохранено лишь полтора десятка картин. Одну мы обнаружили в этом музее – очень красивая вещь.

Таких малоизвестных художников у нас будет несколько. Например, картина Якова Паина из Екатеринбурга. Это художник круга Давида Штеренберга – так называемый пуризм. Работ Паина известно всего пять‑шесть, у нас будет одна – натюрморт на еврейскую тему: свеча, текст на иврите… Тема, скорее всего, – «Дневная молитва».

Совершенно забытого художника из Украины я нашел в Краснодарском художественном музее. Это Иван Удод – в музее около десятка его работ, очень забавных, в основном графика, в которой можно найти все стилевые элементы, от модерна до авангарда. Известно, что Удод участвовал в авангардных выставках в Киеве, Харькове еще в конце 1900‑х – начале 1910‑х. Но больше никто о нем ничего не знает.

– Вы случайно обнаружили эти вещи или знали, что искать?

– Бывает по‑разному. Иногда ищешь определенную работу. А иногда бывают сюрпризы, как в случае с краснодарским музеем, где я бывал несколько раз, и всегда мне показывали что‑то новое. Из Астраханской картинной галереи будет автопортрет художника Ефрема Давидовича – во Вхутемасе в 1920‑х его считали будущим Тинторетто, Рембрандтом, Тицианом. Но погиб в лагерях, осталось крайне мало работ. Этот автопортрет в музее числится как «НХ» или «Давидович под вопросом». Но это точно он.

– Не секрет, что среди представителей русского авангарда много евреев. Видимо, они пошли в авангард как в революцию, почувствовав дух свободы.

– Я не вижу национального признака в авангарде. Только Шагал, но это отдельная история. Возьмите школу Витебска – там почти все евреи. Но все это интернациональное искусство. Вы там не найдете никаких элементов еврейства.

– Я не о тематике даже, а о том, почему они пошли именно в эту сторону.

– Они пошли в разные стороны. Парижская школа была совсем другой – это тоже в каком‑то смысле авангард, но в нем полно других стилевых элементов. И парижская школа при этом – тоже в основном евреи. Но художественная школа Витебска интернациональна. Вообще, Витебск, этот маленький город в черте оседлости, – уникальное явление в мировой культуре, не только в изобразительном искусстве. В Витебске был театр современный. Бахтин, например, из Витебска, и пианистка Мария Юдина из Невеля Витебской губернии – она, кстати, двоюродная сестра Льва Юдина, ученика Малевича. Не зря Илья Репин называл Витебск русским Толедо. Он, правда, имел в виду скорее пейзажи, но Толедо тоже был городом интернационального искусства. В Витебске существовал прекрасный музей, разрушенный во время войны. Из собрания этого музея сохранились крохи. Но в целом наследие Витебска значительное. На нашей выставке Витебскую школу представляют Илья Чашник, братья Носковы, Иван Гаврис, Лев Юдин, Дмитрий Санников – все ученики Малевича. Есть единственная живописная работа художника Циперсона, мы о нем почти ничего не знаем. Кстати, живопись Чашника – «Супрематический этюд», редчайшая вещь, которая однажды уже была в Москве, но прошла незамеченной. Она находится в Вятском художественном музее – там вообще прекрасная коллекция.

– Кто здесь будет из известных художников?

– Кончаловский, Куприн, Рождественский, Шевченко, Матюшин, Филонов и другие известные художники… Родченко отличный, несколько произведений. Кроме того, мы покажем две уникальные ранние работы Павла Мансурова – единственные в региональных музеях России (Мансуров уехал во Францию и там прожил всю оставшуюся жизнь) и уникальную работу Ивана Пуни, хранящуюся в краснодарском музее (Пуни тоже уехал из России – сначала в Германию, потом во Францию). Художница Валентина Брумберг представлена поздним сезаннистским пейзажем. Она училась во Вхутемасе в 1920‑х, потом стала известным мультипликатором – сняла «Остров ошибок», «Кентервильское привидение», «Кота в сапогах». Но у нас она представлена как живописец.

– Вы всякий раз заново открываете искусство авангарда, которое – посмотрим правде в глаза – в России до сих пор не слишком ценят. Почему?

– У нас в обществе есть устойчивое нежелание воспринимать многое, не только авангард. В литературе, в театре сколько событий, которые общество принимает в штыки. То, что непонятно, часто воспринимается как чужое и ложное.

– Но почему до сих пор все непонятно?

– Это свойство не только нашей культуры. Но есть и отличия. В цивилизованных странах, например во Франции, тому, кто ничего в искусстве не понимает, не дадут права распоряжаться этим искусством. А у нас по‑прежнему действует принцип «искусство принадлежит народу». Брошенная случайно фраза дала крепкие корни. До сих пор считается: раз народу непонятно – значит, плохо. А народу надо объяснять.

– Сколько всего вещей вы показываете сейчас?

– Сто десять работ из восемнадцати музеев – приблизительно столько же, сколько на прошлогодней выставке. Но она совершенно по‑другому устроена. Новый подход продиктован ситуацией, в которой находилось искусство после революции. Если на первой выставке все было радостно‑веселое, яркое и жизнерадостное, то здесь мрачная картина, потому что это период развития и смерти авангарда. Последние работы – начала 1930‑х. Мне также хотелось вписать авангард советского времени в контекст европейского искусства тех лет. Очень много мы видим внутренних связей с тем, что создавалось в Европе.

– Хотя в 1930‑х годах уже, кажется, никто из наших художников никуда не ездил.

– Даже если не ездили и ничего не видели, но в воздухе носилось. Художественные идеи не имеют границ.

Беседу вела Ирина Мак

lechaim.ru