Читальный зал

Рихард Папп: Жизнь мукачевского еврея

Со своим героем я знаком более 10 лет. Дядя Саша (Шони), во-первых, посещает ту же синагогу, что и я, находящуюся на площади Бэтлэна в Будапеште. Во-вторых, дядя Саша – уважаемый член нашей общины. Его галахические знания, независимое, часто критическое мнение о нынешней жизни венгерских евреев, а также сочная закарпатская еврейская речь и неповторимый еврейский акцент – яркое пятно в жизни упомянутой мною общины. В то же время дядя Саша всегда вспоминает о Мукачеве, когда на площади Бетлена переходит на подлинный, аутентичный мукачевский «идишкайт». Помимо уважения к возрасту 85-летнего мужчины, дядя Саша вызывает почтение и как образец мукачевского еврейства, потому что обладает таким жизненным опытом и знаниями, которые отсутствуют в жизни большинства нынешних будапештских евреев.
Дядя Саша часто бывает в Мукачеве, причем, и в будни, и в праздники, - „Возвращаюсь время от времени домой», - как говорит он. После поездки дядя Саша делится свежими впечатлениями со своими будапештскими друзьями.

Интервью с дядей Сашей имело произвольную форму и содержало в себе такие неподдельные этнографические детали, как, например, упоминание о реке Латорице, как одной большой и общей «микве», или впечатления от свиданий в шабес. Текст интервью пересыпан характерными словечками мукачевского еврейства.
...Я родился в 1923 году. Родители моего отца умерли рано, я их не знал. А мама моя была родом из Мукачева. Дедушка со стороны матери происходил из польских евреев, и в 1919 году, когда венгерские коммунисты вошли в Мукачево, он даже не знал по-венгерски. Его фамилия была Ровт.

В детстве мои дедушка и бабушка казались мне глубокими стариками, хотя в то время им было по 50-60 лет. Да, хочу сказать, что в те времена из Польши можно было без проблем перейти через границу (и тогда в Мукачево перебрались очень многие, – как говорит дядя Саша, – хОсэды).

..Мой дедушка не был хосэдом, потому что не был очень сильно верующим. Конечно, он был религиозным, но не носил «штрАймли» (шапку). Конечно, у него была черная шляпа с широкими полями, ведь он соблюдал шабес. Но он не был хосэдом.

...Кто не был сильно религиозным, тот уходил, допустим, на расстояние 1км вдоль реки Латорицы, чтобы никто из евреев не застал его, например, за курением. Или, скажем, если подростки шли играть в карты, то тайком отправлялись в район скотобойни, поблизости которой мы жили.

...Мои дедушка с бабушкой имели маленькую овощную лавку, в которой продавали разные овощи и преимущественно яблоки. А когда дедушка вышел на пенсию, то мы всей большой семьей жили на одной улице, вместе со всеми моими двоюродными братьями. Когда мы уже выходили за пределы своей улицы, то снимали шляпы, потому что нашу улицу звали Еврейской. Наверное потому, что при чехах наша улица носила имя Галеви. А сейчас это – улица Валленберга. На нашей Еврейской улице было даже несколько синагог.

...Моя мама была очень верующей, она носила парик. А отец мой был мясником, кошерным мясником. В те времена, если одна-две коровы на неделе были признаны «трефл» (трефными), то мясник нес убытки, и поэтому к концу недели у мясников уже не оставалось достаточно денег для новой покупки скота. Да и вообще денег у народа тогда было немного, многие крестьяне бедствовали.
...Будучи ребенком, я с интересом наблюдал за работой отца. Он не резал скот, а вел дела в мясной лавке. А когда он купил живую скотину на рынке, то к нам, между прочим, приходили по 3-4 шАхтэра, потому что в те времена многое было совсем не так, как нынче в Венгрии, когда есть один шАхтэр, и он все-все делает. У нас один шахтэр – резал, другой – осматривал, правильно ли перерезаны жилы, третий исследовал желудок, не прирос ли тот к брюшной стенке, и только после это мясо действительно считалось кошерным, потому что одному мяснику за всем было не усмотреть. А если корова оказалась трефной, тогда ее надо было быстро продать мяснику-нееврею. Тот принимал мясо, но по более низкой цене. Так что еврейскому резнику это приносило убытки, вопреки тому, что трефное отдавали целиком, включая даже кошерную часть, бедра, на которых было больше мяса. Кошерных мясников у нас звали «резник», а неевреев-мясников – только мясниками. Одному из мукачевских мясников старший брат регулярно посылал доллары из Америки, потому что денег постоянно не хватало.

...У меня было очень счастливое детство, но мы были лодырями. Нас было семеро, и я был вторым ребенком в семье. Теперь нас осталось только двое: моя сестра (в Америке) да я (в Будапеште). Мы жили довольно хорошо, потому что у нас было маленькое приусадебное хозяйство. И хотя мы не были богатыми, все равно жили хорошо. Вокруг было очень много людей беднее нас. Ну, что вам сказать о еврейском Мукачеве глазами ребенка? Это был очень красивый город, особенно в пятницу вечером, в субботу и в воскресенье. Потому что мы ведь не работали почти целых три дня подряд. Шабес был самым прекрасным днем, в сборе была вся наша семья, и я не помню, чтобы кто-то пропустил пятничный ужин, или чтобы мы не пошли в синагогу!

Вот как у нас праздновали в пятницу наступление шабеса в Мукачеве: когда из нашей городской миквы повалил пар, тогда на улице включалась сирена, что было для всех сигналом к закрытию магазинов. Потому что при чехах всем необходимо было закрыть магазины за полчаса до наступления субботы. И тогда все работники торопились домой, одевали чистую одежду, пиджак, рубашку, и все шли в синагогу. Хосэды тоже ходили в нашу микву. Микве была полна народа с пятницы утра до вечера, и к закрытию на ее стенках уже было с палец жира. Душ тоже был, но, знаешь, летом этот мало помогает, – потеешь ведь, понимаешь?

..В микву можно было войти только чистым, но с 4 утра до 6 вечера все же она успевала загрязниться. Однако такое было в основном зимой. Потому что летом мы преимущественно купались на реке Латорице. А в период от Песаха до швюэса (Троицы) купаться в Латорице было запрещено, даже несмотря на теплую погоду. Только перед субботой можно было искупаться. Затем следовали 3 недели и 9 дней перед «тиша бов», когда нам опять запрещалось купаться. Ну, так мы тогда шли где-то километр вдоль течения реки, прятались в кустах и затем уже омывали себя водой, купались.
Моя семья тоже ходила летом купаться на Латорицу, а зимой – в микву. Внутри миквы по кругу располагались кабинки с ваннами, потому что тогда еще не у всех была ванная комната. В такой отдельной кабинке было обычно две ванны: в одной купался отец, в другой – его сыновья.

...ХОсэды очень поддерживали крепость еврейской веры.Большинство их приходило в Мукачево из окрестных сел, чтобы учиться в ешиве, у мукачевского раввина. И было у него не менее 80–100 бохеров, талмудистов. А если у зажиточного человека была дочь, и он нашел для нее зажиточного парня, который ему понравился, то родители знакомили своих детей, а жениху покупали штраймли (шапку) и «бекеч»(полушубок), и тогда он становился хОсэдом. Но бывало и так, что парень был даже ленивее, чем я, но уже был хОседом.

...Штраймли было вокруг нас предостаточно, потому что мы же толпой приходили в субботу молиться: ну, знаешь, вон там – была большая мукачевская синагога, а вон там – беличский молельный дом. И когда мы одновременно выходили из обоих этих зданий, то возле городской ратуши было черным-черно. Штраймлами был полон весь город Мукачево. Преобладали в толпе менее зажиточные евреи, однако «штраймли»-то уж был у каждого. А хОседы по рангу располагались в таком порядке: самым главным раввином был Шпира, затем – беличский раввин, затем еще один мукачевский раввин. Но Шпира выделялся среди всех остальных. Если он получил деньги от богатого человека в качестве пожертвования, то отдавал их женщинам- кухаркам, чтобы хоседам было что поесть. Раввин Шпира был воистинно святым человеком! Каждый почитал его, как святого: и хОседы, и остальные евреи, и христиане. К нему шли исцеляться, к нему обращались за помощью. Если вдруг поругались еврей и христианин, то они шли не в суд, а к раввину.. Нехосэды были коренными мукачевцами, и они тоже строго соблюдали субботу и Песах. Бедняки в Мукачеве начинали печь халу уже в среду, богачи покупали халу у пекаря, но каждый еврей тщательно готовился к субботе.

...После ужина мы также «цмиресовали», то есть, устраивали посиделки, особенно зимой. Рабочий день тогда казался нам длинным, потому что мы приходили домой только в 4 часа пополудни. И вот, сходились все вместе, молодежь и старики, и политизировали. Были евреи, которые ожидали возвращения власти венгров, –к ним принадлежал и мой отец. Некоторые евреи поддерживали власть чехов, но были и такие, кто поддерживал коммунистов. Да, велись довольно большие споры! Ну, в такие дни, когда было больше свободного времени или на Новый год, – собирались мы, значит, садились в синагоге или собирались перед ее зданием, и снова вели длинные разговоры – все о том же: о политике. А позже, когда уже Гитлер стал прибирать силу и власть к своим рукам, мы слушали и обсуждали в основном радиопередачи Великобритании, которые велись на венгерском языке.

У меня был родной дядя, который в то время был большим начальником. И если кто-то на посиделках критиковал Советский Союз, то он сразу же начинал кричать: «Он лжет, это все – неправда!»
А вот в субботу после обеда вся семья шла проведать нашего дедушку. Идти к дедушке и засвидетельствовать ему свое почтение должны были все, и взрослые, и юноши, и дети. Мы должны были почитать старших, с этим было очень строго, – не то, что нынче. Такое тоже редко бывало в Мукачеве, чтоб кто-то из евреев разводился. Но я помню, что если еврейская девушка посмела вышла замуж за христианина, то тогда евреи сходились у родителей девушки, сидели, обсуждали случившееся, и совершали обряд «шювэ». Не так уж и много было таких обрядов в Мукачеве, но один из них я видел. Там так и говорили: «Все! Теперь эта девушка для всех нас – умерла!» И хотя родители очень любили своего ребенка, но после совершения обряда шювэ – рраз! – и готово! Как будто ребенка и не было!

.. Я тоже ходил в мукачевский хайдер. А как же иначе? Без хайдера у нас не существовало ни одного образованного еврейского ребенка. Там нас учили раввины. Они были очень строгими, не то, что нынче. Ну, а мы, как и все дети, были непослушными. Но все равно утром мы вставали уже в 6 утра, чтобы успеть на утреннюю молитву. И рабби отпускал нас оттуда не раньше чем в полвосьмого! Тогда мы бежали домой, завтракать. Одно счастье – что наш дом был очень близко, в конце сада, непосредственно за школьной оградой хайдера. Лишь надо было перепрыгнуть через ограду, и ты уже дома. А в школе, если классный журнал начинали читать с конца, то, пока дошла моя очередь, – я уже и стихотворение выучил, или успел выполнить какое-нибудь другое задание. Но вот если перекличку начинали с начала журнала, тогда я был в беде! И тогда уж получал по руке длинной линейкой!

..А вот с христианскими детьми, своими ровесниками, мы дружили, не делая строгих различий между евреем и христианином. Рабби даже разрешал впускать в класс и христианских детей, вот только в хайдере всем им надо было одевать кипу, или «кАпедли», которую летом надо было носить на голове не только в классе, но и на школьном дворе. Потому что летом мы выносили лавки из помещения и учились прямо во дворе хайдера. Христианские дети тихонько входили в кипах и усаживались на длинные лавки. До сих пор мои приятели детства, те, кто еще жив, говорят мне: Шони, ты знаешь, а я до сегодняшнего дня помню «Майде Ани»!

.. Знаете, единственное, что я вынес из Мукачева и что могу противопоставить миру – это любовь.

Рихард Папп, культурный антрополог и доцент кафедры культурной антропологии будапештского университета имени Лоранда Этвеша
 

sem40.ru