Читальный зал

Подъезд дома, где родился Пауль Целан. Фото Wikipedia

Черновцы – Париж – Вечность. Путь поэта и переводчика Пауля Целана.

В сентябре, октябре и ноябре в Берлине, Брауншвейге, Ганновере, Мюнхене, Франкфурте-на-Майне, Вене и Париже под заголовком «Пауль Целан 100. Меридиан великого мастера немецкого языка: Черновцы – Париж – Вечность» прошли чтения и дискуссии, посвященные творчеству поэта и переводчика, который родился в немецкоязычной еврейской семье в историческом центре Буковины. Спустя два года исполнится 100 лет со дня рождения Целана (1920–1970), и данный проект доказывает, что эта личность по-прежнему актуальна для европейского культурного контекста и что пример судьбы этого поэта позволяет не только глубже осмыслить прошлое, но также понять, как войти в будущее без багажа досадных ошибок и упущений.

Эта серия акций была организована базирующимися в Украине международной литературной корпорацией Meridian Czernowitz и Литературным целановским центром. В городах Германии, Австрии и Франции о Целане говорили Сергей Жадан, Евгения Лопата, Михаэль Крюгер, Макс Чоллек, Ян Фолькер Рёнерт, Александру Булуц. В дискуссиях также принимали участие живущий в Праге поэт, публицист, журналист радио «Свобода» Игорь Померанцев и поэт, прозаик, переводчик, эссеист Андрей Любка (Ужгород). Фрагменты именно их высказываний мы приводим ниже.

Городской поэт

Игорь Померанцев (И. П.): – Я люблю писателей и тексты, которые связаны с почвой, в первую очередь с городом. Например, если вы приезжаете в Дублин, то на каждом переулке, на каждой улице вы встречаетесь с цитатой из «Улисса» Джеймса Джойса – так этот город описан в романе. Считаю, что Джойс был также топографом, географом и краеведом. Я люблю тетралогию Лоренса Даррелла «Александрийский квартет», потому что это стереоскопический портрет Александрии. Это Александрия греческого поэта-гения Константиноса Кавафиса и самого Даррелла. Есть и другое отношение к городу. Например, у Гюстава Флобера в «Мадам Бовари» ты физически ощущаешь город Руан. Вот что сказал Флобер про свое отношение к городу: «В романе „Мадам Бовари“ я хотел показать желтоватый оттенок переулков, где гнездится тоска». А что касается Целана, то я очень обязан ему, поскольку Черновцы в его творчестве почти не присутствуют как целый город. Даже его название поэт почти никогда не вспоминает. Целан не оставил там следы пота, крови, болезней, голода и так далее. Знаете, как снимают немеблированные квартиры, вот так и Целан оставил нам этот город «немеблированным». Если бы я родился в Витебске, то думаю, ненавидел бы Марка Шагала, поскольку он ничего не оставил нам, «запятнал» собой этот город. И там нет шансов для других образов. И вот такой парадокс: Целан – это Черновцы, Черновцы – это Целан, но он не житель Черновцов.

Андрей Любка (А. Л.): – Не могу сказать, что Целан совсем не связан с Черновцами. Мне кажется, что он как поэт не связан с Буковиной, которой нет в его творчестве. А как раз Черновцы как город там присутствуют. Стоит сказать о разнице между регионами, которые входили в состав Австро-Венгрии. Черновцы принадлежали австрийской части империи, а Закарпатье всегда было ее венгерской частью. И поэтому когда мы приезжаем в Черновцы, то видим величавую, роскошную, пышную и дорогую архитектуру. Тут были большие инвестиции в театры, улицы, здания, ставшие памятными. А когда приезжаем в Закарпатье, то видим невыразительные маленькие города с одно- и двухэтажными домами, там нет такой изысканной архитектуры. И в этом смысле Черновцы – большой город, который даже выглядит жемчужиной Буковины. И как раз в этом контексте Целан, безусловно, черновицкий поэт, но прежде всего – городской поэт. В его стихах чувствуется, что он не понимает и не знает природу. Если бы он был буковинцем, тогда в его стихах присутствовала бы какая-то мифическая картина мира природы, населенного демонами, встречались бы названия растений, деревьев. А в его поэзии растения, листья, деревья существуют как деревья, а не как конкретные буки, дубы или ясени. Природа у Целана абсолютно мертвая. В этом смысле он действительно городской поэт. И из-за этого природа и какие-то метафоры, связанные с растительностью или с какими-то метеорологическими явлениями у поэта все время являются отражением его душевного состояния, его эмоций, а не самой природы. И Черновцы действительно не так явно ощущаются в стихах Целана, потому что Черновцы, как и каждый имперский город, в определенном смысле похож на все другие места империи.

От ужаса проглотивший язык

И. П.: – В энциклопедиях и литературоведческих статьях Целана называют поэтом, на которого оказали влияние французские сюрреалисты 1920-х и 1930-х гг. Я никогда не осмелился бы назвать его, например, авангардистом. Он пережил во время войны моменты ужаса, страха, смерти, отчаяния, одиночества. Он потерял своих родителей. Он сам почти чудом выжил. Именно потому я считаю, что его фрагментарные пассажи, зазоры, паузы между словами и грамматическими конструкциями – это ощущение, когда земля уходит из-под твоих ног и сердце замирает. И стихи Целана звучат словно между ударами его сердца. Во многих языках есть такое выражение – проглотить язык. Когда я читаю стихи Целана, у меня возникает впечатление, что он проглотил язык не в фигуральном смысле, а в прямом – от ужаса. И когда он пишет, то это его усилия вернуть язык в полость рта.

Восемь лет тому назад на первом фестивале Meridian Czernowitz я был свидетелем такой сцены. Там присутствовала довольно известная журналистка из Австрии – корреспондентка радиостанции ORF. И там также были посол Германии в Украине и его жена. Они встретились с журналисткой, и был скандал. Австрийка, увидевши немцев, возмущенно спросила: «Что вы здесь делаете?!» Это вечная борьба за Целана – кто он? Австрийский поэт или немецкий? А может, румынский? Его румынский был идеален. Первая публикация после смерти Целана состоялась в Бухаресте – это были переводы его стихов на румынский. Он очень хорошо знал русский, переводил, называл себя Паулем Львовичем. Целан был подданным Австрии, получившим австрийский паспорт в 1947 г. А в 1955-м получил вид на жительство во Франции. Попытки разобраться, кто он, – это такая амбивалентная зона. И требует ли вообще национальной идентификации поэт?

Вечный беженец

А. Л.: – Из всех ипостасей Пауля Целана самой естественной мне кажется одна – беженец. Уже потом – еврей, философ, буковинец, переводчик, личность XX в. Но прежде всего – беженец. Если бы Пауль Целан жил в наше с вами время, то на кого бы он был похож, к какой группе принадлежал? К беглецам, к людям, которые оставили собственный дом и все остальное на родине, но так и не нашли нового дома в чужой стране. Приют – да, но дом – нет. Всю жизнь Паулю Целану приходилось бежать. Впервые он бежит от реальности, когда пишет письмо, в котором рассказывает про языки, среди которых вырос: «Что касается антисемитизма в нашей школе, я мог бы написать об этом книгу объемом 300 страниц». Этот прием – бегство от реальности при помощи письма – будет его спасательным кругом еще несколько десятилетий. Во время румынско-немецкой оккупации жернова смерти перемололи его семью, а сам Целан попадает в трудовой концентрационный лагерь. По горькой иронии судьбы на принудительных работах он прокладывает дороги. Именно дорога была символом его жизни. Он никак не мог остановиться, постоянно бежал, убегал. Оказавшись в Бухаресте, молодой поэт окунается, наконец, в литературную жизнь, переводит, печатается, живет в интеллектуальном товариществе. Так могло бы выглядеть начало светлой полосы жизни. Но История – та, что с большой буквы «И», – снова догоняет его. Вследствие ползучего переворота Румыния становится коммунистической. И Целан снова бежит. Он спасается бегством и на этот раз – внимание! – нелегально переходит границы, становясь самым настоящим беженцем. В Вене ему душно. Вроде свобода, но все такое чужое. Он немецкоязычный, да еще еврей, который пережил Холокост. Без проблем получает все бумаги, гражданство и шанс наконец-то осесть. Беженец получает все права. Но ему в Вене неуютно. В голове крутится фраза из его стихотворения, написанного еще в Черновцах: «Смерть – из Германии мастер». Те, кто ныне убегают из Сирии, и миллион украинских беженцев, которые покинули свои дома на Донбассе, могли бы сказать: «Смерть – из России мастер». В сухом остатке, отбросив все геополитические детали, простой человек остается перед страшным выводом, что смерть – это мастер. Все равно откуда. Смерть – это мастер, который всегда найдет способ уничтожить маленькое и беззащитное человеческое существо, поэтому надо бежать. Целан бежит в Париж. Парадоксально – он бежит от немецкого языка, но именно его берет с собой в багаж. Немецкий язык – это его чемодан, наследство и состояние. А каждый поэт, особенно хороший поэт, – это беженец из собственного языка, потому что, сочиняя, он вопреки желанию покидает его традиционные границы и синтаксические контрольно-пропускные пункты, продирается через колючую проволоку синонимических рядов, чтобы выйти в нейтральную зону метафоры. Поэт покидает родной язык, чтобы создать свой язык. Целан бежал из городов, а на самом деле убегал от себя. От своей памяти и своего языка. Где-то незадолго до смерти Целан пишет, что, вероятно, ему было бы лучше вернуться под буки его родины – в Буковину. Бегство в Париж также стало поражением. Бежать дальше не было смысла. Наконец, он становится беженцем из жизни. Его трагедия основывалась на том, что черное молоко рассвета постепенно затапливало его изнутри. Он топился сам в себе. В своей памяти и своем языке. Способ бегства символический – поэт прыгает в реку. А что такое река? Бег, течение, движение. Бегство – от слова «бежать», «тикать». Поэтому теперь, когда я вижу беженцев на улицах европейских городов, то всегда примеряю на них судьбу Целана. Сколько из них станут успешными и признанными? Кто напишет гениальные стихи, а кто, так и не найдя для себя дома, убежит из жизни?

«Еврейская панорама», Берлин